Артамошка Лузин

Филимон и Никита сбили вокруг себя ватагу — рать малую из крепких ватажников, мужиков бесстрашных. Собралась вольница на пять кораблей, счетом всего-навсего восемьдесят человек. В темную ночь тайно отплыли быстроходные корабли. Плыли ватажники скорым ходом, торопились попасть на Илим, чтоб соединить силы и совместно с илимцами отбить царских казаков. Корабли стрелой неслись вниз по Ангаре. Но не успели отплыть и пяти верст, закрутилась река в бешеных водоворотах, зарыдала, загремела в порогах. Кормчий переднего корабля подумал: «Горяча ноне Ангара, коль на Похмельном пороге бьет с этакой силой». С трудом пробились корабли через буйные пороги — Похмельный и Пьяный. Впереди был страшный порог Ангары — Пьяный Бык.

Рвалась Ангара, металась и пенилась через гранитные крутые пороги, била волной по бортам кораблей, прижимала их к берегу. Рев водопадов гремел над рекой. Налегали ватажники на весла, кричали во все горло кляли реку недобрым словом:

— Озлилась, бешеная!

— Прорвало окаянную! Утопит!

Плыли с большим боем, а бой тот был с непокорной рекой Ангарой. Чем дальше плыли, тем свирепее становилась буян-река. Черные пороги высились острыми пиками, зияли на реке бездонные пропасти, кипела и бурлила зеленая вода в страшных водоворотах.

Корабли проводили между крутых порогов. Не удержали ватажники у одного корабля бечеву. Подхватила его волна и метнула на острый порог. Заскрежетал корабль, заскрипели доски, и вмиг разлетелся он в щепки. Выплеснула река черные клочья: ни корабля, ни людей — все проглотила ненасытная, все похоронила в синей бездне.

Дрогнули сердца ватажников:

— Крепость!

— Не пройти! Потонем!

— Потопим корабли! Смерть!

Плюнул кормчий переднего корабля за борт, вытер шапкой потный лоб, повернул корабль к берегу. За ним потянулись и все остальные.

Судили, рядили, прикидывали — как быть? Поняли, что до Илима на таких кораблях не добраться, ангарские шиверы да бешеные пороги не осилить.

Повернули назад и тихим ходом, бечевой потянулись обратно — вверх по Ангаре.

Доплыли до острога, передохнули, перекрестились на восток и потянулись дальше. Берега круты: камни, выбоины. По обе стороны реки встала глухой стеной тайга. Миновали тайгу, а за ней потянулись скалы. Редкая птица пролетит, редкий зверь пробежит. Ни шума, ни гула, ни рокота. Синь. Глушь. Безлюдье. Только река меж скал бьется, ветер стонет, солнце палит.

Артамошка и Чалык плыли на первом корабле. Велел атаман вглядываться в темь ночную и лазурь дневную, чтоб заметить вдалеке корабли царских казаков.

Чалык стоял на вахте, Артамошка спал. Кормчий нет-нет, да и спросит:

— Глянь в ночь!

Чалык в ответ:

— Небо вижу, звезды вижу, а больше ничего не вижу.

— А ты — ухом, ваша порода чуткая. Ухом лови!

Чалык послушает и скажет:

— Слышу в лодке храп, а за лодкой вода плачет, больше ничего не слышу.

Замолчит кормчий.

На утренней заре, продирая сонные глаза, увидел Чалык черные точки:

— Лодку страшную вижу!

— Где? — отозвался кормчий.

Ватажники, повернув головы, стали всматриваться в синюю даль. Напрасно они щурили глаза, с трудом поднимали распухшие веки, всматривались — никто ничего не примечал. Разбудили атамана. Махнул Филимон рукой, чтоб все весла подняли и умолкли. В мертвой тишине услышали ватажники плеск воды, скрип весел. Быстро свернули за желтую косу, притихли.

Вниз по Ангаре по самой струе неслись корабли, подгоняемые ветром. Посчитали корабли ватажники, да так и ахнули: было их десять. Прикинули на каждый по двадцать казаков — итого две сотни.

— Ого, — сказал атаман, — сила!

— Силища! — угрюмо простонали голоса.

Проводили корабли. Сдернув шапки, размашисто перекрестились, да и в путь.

Нажимали ватажники на бечеву, резала и жгла она плечи, до крови рвала спину. Люди ухали от восхода солнца до его захода.

— У-ух-да!

— Ра-зом!

— Навались!

— У-ух-да!

Ухали враз, лямки сбрасывали с окровавленных плеч враз, падали на камни и ворчали угрюмо:

— Будет! Хватит!

— Мочи нет!

Жались друг к другу лохмотьями и, прикрывшись драной дерюгой, спали как убитые по двое суток подряд. Так и плыли. Плыли к морю, грозному Байкалу, где воля широка, царская рука далека. Места рыбные, звериные, нехоженые, неезженые — живи вволю!.. Плыть тошно, а не плыть еще тошнее…

Мрачный сидел атаман, думал.

Выбились из сил ватажники. Злобно поглядывали на атамана. Были дни, когда топтались ватажники на одном месте: корабли не пускала злая река вперед — то прибивала волной к берегу, то откидывала струей вспять.

Решил Филимон свернуть в неведомую речку, что пала тихим плесом в Ангару. На той реке думали отдохнуть, подкормиться, побитые корабли починить. А как дальше плыть — судьба покажет.

Лесной дед

На склоне крутой горы, среди вековечных сосен и лиственниц, прилепилась черная избушка. Вросла избушка в седую гору по самый верх, как старый гриб. Плескалась речка, извивалась по долине черной змеей. Вокруг леса да горы крутые. К избушке тянулась узенькая тропинка, на желтом песке темнели пятна — следы ног человека и лап медведя.