Артем Гармаш

Какое-то время мир виделся ему словно бы сквозь замутненные окуляры, и только немного спустя прояснилось в глазах и ожили краски на этом в самом деле чудесном пейзаже. И подумалось: «Ну и дяденька! Хитрец!» Однако вслух только и сказал с легкой иронией: «А вы, дяденька Савва, отчаянный человек. В такое смутное время решили дачей заняться. А что, если Советы вернутся? Сразу же отберут. Как непозволительную роскошь». — «Уже не вернутся, — спокойно ответил Дорошенко. — История, Павел, чтобы ты знал, дама хоть и своевольная, однако с фантазией, а поэтому никогда не повторяется!» Он сел на скамейке у порога и закурил. Изголодавшись по внимательному слушателю, охотно говорил дальше: «Не вернутся, ибо сама Советская Россия, колыбель и рассадник, можно сказать, того самого советизма, сейчас сама на ладан дышит. И никакая передышка, выторгованная большевиками в Бресте, не поможет им. А без России и у нас, на Украине, никакие Советы просто немыслимы, как абсолютно несовместимые с духом народа, с его национальными традициями, с самим характером украинца — большого свободолюбца и индивидуалиста… Вот она — живая иллюстрация перед глазами, — кивнул головой. — А сколько их по всей Украине, вот таких хуторов! Счету нет. И чтобы их в коммуну загнать, нужна целая оккупационная армия. А где же им взять ее теперь, если и так — куда ни кинь, то и клин. С востока Колчак с чехословаками, на севере — Юденич, а на юге Деникин с благословения все той же Антанты спешно формирует добровольческую армию». Павло не сдержался: «Ну, а нам-то какая радость от этого?! Разве белая единая неделимая лучше, чем та же единая неделимая, а только — красная? По мне — обе хуже!» Дорошенко вполне соглашался с ним: что верно, то верно. И вот именно это, дескать, и объясняет все: как же не радоваться, если ни та, ни другая не представляют сейчас для Украины никакой реальной угрозы. Во всяком случае, в обозримом времени. До зимы немцы еще смогут контролировать положение на всей занятой ими территории, гарантируя общественный порядок и спокойствие. Хуже будет, когда, проиграв войну — в этом уже не приходится сомневаться! — рухнет вдруг и Германия, как царская Россия в семнадцатом году, а Антанта к тому времени не подоспеет еще с практической помощью. Это будет момент не из приятных. Впрочем, оснований нет для пессимизма: к тому времени есть еще возможность подготовиться как следует, чтобы самим, хотя бы на время, заполнить тот вакуум, стать преградой красной анархии и разрухе. Только нужно уже теперь не сидеть сложа руки и не предаваться никаким отрицательным эмоциям. Конечно, и общественный деятель — живой человек, и ничто человеческое ему не чуждо, до амбиций включительно. Только не нужно терять чувство меры, чтобы не поставить себя в смешное положение… Павло невнимательно слушал разглагольствования дядюшки, тем более что всего месяц тому назад, во время встречи сразу же после гетманского переворота, нечто подобное уже слышал от него, хоть и в иной тональности: месяц не минул даром пришел в себя уже немного, но при последних словах невольно насторожился, почуя в них словно бы намек на него лично. А Дорошенко, заметив эффект своего намека, поставил еще и точку над «и»: «Да, да, тебя, дорогуша, это также касается, и не в первую ли очередь. В чем дело? Подумаешь, беда свалилась на человека! Вон некоторым — не тебе ровня! — буквально дали коленом под зад из министерских кресел, и то не растерялись и от политической борьбы не отстранились, как ты. Надеюсь, про «Украинский национальный союз» слыхал? А у тебя что за беда? С редакторства попросили. Да, правда, два дня в немецкой комендатуре просидел. И все, кажись? Так ты уже на весь мир озлобился. Забился в свою Балку, на отцовскую пасеку, и чихать тебе на всех и вся». Павло деланно засмеялся: «Ну, вы же и выдумщик, дядя Савва! А только, простите за грубость, на этот раз попали пальцем в небо. Какой же я лежебока, если за неполных два месяца больше половины повести написал?»

Вполне естественно, на этой теме и задержались. Павло без особого увлечения и очень кратко рассказал содержание повести: Славгород, 1917 год, почти документальная. Хотя, конечно, все имена изменены и даже самое название города. На это Дорошенко скептически передернул плечами и высказал свое опасение: если кто захочет, то и под чужим именем узнает себя. «А в повести же, наверно, не все ангелами изображены да героями?.. Есть, вероятно, и отрицательные типы?» — «Еще бы! Даже большинство». — «Так зачем же тебе это нужно? — возмутился Дорошенко. — Нет, не идет тебе наука впрок!»