Артем Гармаш

— А кроме нее разве некому? Может статься, и этот, что приходил с ним как-то, гайдамак. Шапка со шлыком, при сабле. Лиходей! Фамилия у него такая. Наш, местный, сын лабазника. А до войны у Мегейлика в хоре пел. И как только он его не подзуживал! Да чтобы он, на его месте бывши, вот так церемонился со своей женой! Ни в коем случае. Вытолкал бы взашей — и конец. Мало тебе девчат? Ну а коли уж такая любовь роковая, намотай косу на руку, отколоти как след. А тогда еще и через немецкую комендатуру пропусти! Чтобы узнать все чисто про того ее «хахаля»: правда, что с войны не вернулся, иль, может, здесь где скрывается. А я возьми да и скажи: «А чего б это ему скрываться? Будто не все вы с немцами воевали!» Как он зыркнет на меня: «А разве ж это те немцы?! Да и не про них речь. Взять только одну братскую могилу в почтовом сквере. Где полуботьковцы похоронены. Которых он со своими латышами с патронного завода тогда, зимой, навалил целую гору на Полтавской улице! За одно это виселицы ему мало». Ой, Артем! Может, тебе не следовало сюда, в Славгород?

— Ничего, я уйду сейчас.

— Да как тебе не стыдно! Разве я о себе! Ну вот, видишь теперь сам, разве можно было ей дальше терпеть! Посоветовались тогда мы вместе да и решили — ехать ей в Ветровую Балку. А тут к тому же фабрика перешла на одну смену — не хватало сырья, без работы осталась. Стали собирать ее в дорогу. Потом ждали оказии, может, кто на базар приедет из тех краев. Потому как на поезд сесть да еще с ребенком нечего было и думать. С неделю, может, прошло, и он, Мегейлик, за это время ни разу не был. Уж не одумался ли? Но, как выяснилось, была другая причина: лежал в сыпняке. Пришла Христина тетка. Замучилась, мол, совсем с ним: в больницу не принимают, родни у него нет. «А ты все же, — к Христе, — жена ему, какая уж ни есть, ведь еще не разведена». Ну, Христя и не раздумывала. Только, уже одеваясь, решив идти вместе с теткой, сказала ей: «Я пойду, похожу за ним, пока поправится, но запомните раз и навсегда, что я уже ему не жена».

— Выздоравливает уже, — помолчав, сказала Бондаренчиха. — Два месяца минуло. За это время Христя часто наведывалась. Сперва к Васильку, — брать туда с собой боялась. Да и после, когда уж хлопчика в село отправили, не чуралась. А вот уж с неделю не была.

— Может, уехала в Ветровую Балку, — высказала догадку Таня.

— Да как бы она не зашла перед этим? — возразила мать. — Я уж побаиваюсь, не свалил ли и ее сыпняк. Сходи-ка, дочка, сегодня после работы.

Таня обещала пойти. Нужно ведь ей и про Артема сказать. Спросила его, что передать.

Артем попросил передать, чтобы Христя пришла вечером на берег Днепра, к купальням. Там он будет ее ждать. Через несколько минут после Тани вышел и он от Бондаренков.

II

Несколько кварталов Артем и Матвейка шли молча. Не только свое «угля, угля» не выкрикивали, но даже друг с другом не разговаривали. Так оба были удручены. Матвейка попробовал было высказать свое беспокойство — уж не присвоит ли себе тот хлопец (о Петрике речь) его «кузнецов»? Передаст ли его подарок Васильку? Артем на это сухо ответил, что в роду их пока что жуликов не было! И уж Матвейка не обращался больше к нему. Шли молча, думая каждый о своем.

Наконец с тихой Гоголевской улицы повернули на магистральную — Херсонскую. Здесь уже, несмотря на ранний час, было оживленно. И это не могло, конечно, не привлечь их внимания.

Спешили озабоченные женщины с корзинками на рынок, слонялись мужчины, в большинстве рабочий люд. И странно было видеть их непонятное в эту пору шатанье по улице. Но потом Артем вспомнил, что некоторые предприятия города не работали, а голодного волка, как известно, ноги кормят. Чаще стали попадаться немцы. Вот прошли колонной — не меньше батальона, на несколько минут остановив движение, — в полной походной экипировке: с ранцами за плечами, с шанцевым инструментом. Куда же это они? То, что из Драгунских казарм, ясно, на вокзал, наверно. На военных повозках, тяжелых, как артиллерийские лафеты, провезли под брезентом мясные туши. Грохот тяжелых колес, сотрясая здания, покатился улицей, заглушая голоса людей. Оглянувшись, Матвейка шарахнулся в сторону, вскрикнув не то испуганно, не то обрадованно:

— Транвай!

— Какой там трамвай! Конка! — поправил его Артем.

Остановились, пропустили: два битюга тащили грузовой вагон, набитый кулями с мукой. На одном коне сидел в седле ездовой, а другой немец с винтовкой на коленях сидел на куле с мукой.

— Куда это они?

— А куда ж еще! С мельницы на товарную станцию, а оттуда эшелоном в Германию. Грабеж среди бела дня!

Слесарный рундук в заборе под вывеской с нарисованными на ней примусом, замком и другими предметами домашнего обихода был открыт. Еще с мостовой Артем увидел рядом со старым Борухом Романа Безуглого. Его он хорошо знал еще с прошлого лета по красногвардейскому отряду на машиностроительном, где вместе с Кузнецовым организовывали отряд и учили красногвардейцев военному делу. Роман как раз демонстрировал какой-то бабусе, как видно, только что отремонтированный примус.