Артемидора (СИ)

- Знаешь, отчего всё так скверно? Одно дело - душевная рана или клеймо. Метина у девочки останется на всю жизнь, но будем надеяться - от простого испуга. А вот если бы отец ею овладел, то получилось бы как у благородной суки, покрытой уличным кобелём. По примете, такая уже не может родить чистопородных щенят. Или ещё скверней: первый мужчина может заразить свою любовницу таким особым вирусом... Помнишь, что такое вирус? Он напрямую влияет на вещество наследственности. И тогда все зародыши, что не от него, сдыхают в женской утробе.

- Во всём виновата я одна, - наконец, завершила Артемидора свою мысль. Грубостей она в упор не замечала. - Не уследила, нужно было Зигрид назад увести. Не попыталась сладить добром. Осиротила вконец. Теперь мне и отвечать.

- Ты так думаешь, - кивнула Бельгарда. - И взаправду ответить за свои слова готова? С ходу твоё дело не решишь.

- Это ведь очевидно, - невольная убийца понурилась.

- Мало ли кто что очами увидел, - возразила подруга. - Одно уж безусловно: среди рабочих пчёлок тебе делать нечего, а глазеть будут. Рассветает: я тебя в цитадель отведу.

В иное время подобное приключение показалось бы Артемидоре чудом. А так, когда еле забрезжилось наверху, посреди древесной тьмы да с глубоким сокрушением в сердце, она шла за Бельгардой будто посреди мутного сна. И всё же недреманный разум отмечал для будущего: крутые внешние стены и цилиндрические башни были не серыми, как могло показаться издали, хотя и не розовыми, цвета наступающей зари. На них пошёл белый камень, который как бы лучился поглощённым светом. Внутри стен обитали сплошные кроны и купы, глянцево шелестящие на тёплом ветру, который раскачивал выпавшие из их шевелюр редкие светлые пряди. Независимо от времени года здесь стояла как бы вечная, имманентная весна - иногда жаркая, как внешнее лето, часто бросающая в зимний озноб, а прямо сейчас - по-осеннему мягкая и нежная.

А ещё в кустах водились небольшие твари, которые явно были причастны к общему чуду. Артемидора чувствовала, как они раздвигают траву, подходят ближе и обнюхивают, овевая подол рясы ровным тёплым дыханием.

... Монастырь как раз поднялся к заутрене, и ждать им пришлось недолго, тем более о событии здесь уже знали. Собрание кларинд во главе с дряхлой настоятельницей было торжественным, как папский конклав (хотя общего духовного родителя в Верте отродясь не видывали), и в то же время возвышенно простым. Одежды цвета пожухшей травы перемежались с коричневыми: Артемидора наконец вникла, что вольный народ тоже делится - на учёных клерикесс и умелых стражниц. Мужчинам здесь, видимо, не доверяли тотально.

Голоса сидящих в своего рода амфитеатре звучали подобно траве за стеной, она еле вникала в суть и смысл, хотя было ясно, что речь о ней, стоящей наособицу, немного и о Беле. И вроде бы там отпускали шуточки - или ей показалось? Лица были серьёзны, но голоса порхали от одного кругового сиденья к другому.

- Да что там вкручивать и выкручивать! - наконец, возвысила голос приоресса. - Верно ведь, матушка Одригена? Выдрать как следует, тем паче сама напрашивается, и переодеть.

- По правилу - пять десятков плетей, - пожала плечами старуха. - Так будет годно?

"Это не меня вовсе спрашивают, - одёрнула себя Артемидора и невольно повернулась к подруге. - Меня собираются убить".

- Ничего не бойся, - прошептала Бела, - нет смысла. И времени тоже. Это будет сейчас, я их порядки знаю.

И отодвинулась, пропуская стражниц.

Внутри Артемидоры всё ухнуло книзу, она поневоле дёрнулась за Бельгардой, словно прося защиты. Однако твёрдые руки её поимщиц были почти ласковы. Взяли под локти, нависли всем телом с двух сторон - она ещё удивилась, до чего убавилась в росте за последние часы, - и повели прочь.

Завели в глухую комнатку с узкими щелями под потолком, со стенами, обитыми мягким. Там стояла скамья - толстый широкий брус на ножках, который выглядел... слово подобралось много позже... Девственным.

- Сама разденешься? - спросила одна из женщин. - Можем смотреть в другую сторону, если что.

Но пальцы упорно не слушались, немели, как на морозе, соскальзывали с ворота и подола.

- Эх, недотёпа, - добродушно попеняли за спиной, - да застынь как есть, мы уж сами.

Без затей закрутили одёжки на голову, уложили так, что отчего-то не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Словно курица у меловой черты. Сказали:

- Терпи.

А ведь первый удар, как она помнила из прошлого, самый страшный, и впрямь был терпим. Почти.

Сказали:

- Держись крепче за бортик.

Тут и началось - до прикосновений калёного железа к спине, приливов и отливов, проливов и отхлывов, солёного вкуса во рту, багряного облака, пурпурного облика перед глазами. Кажется, она кричала, словно в родах, или нет?