Артемка

- «Ба, ба»! - рассердился Артемка. - Заладил одно. Пусти, мне к режиссеру надо.

- К режиссеру - завтра днем, а сейчас режиссер занят. Ну, отчаливай!

Артемка с укоризной посмотрел на толстяка и отошел. Но потом вернулся и без всякой уверенности сказал:

- Я тоже актер. Пусти!

- Актер? - деланно удивился гимназист. - А да четвереньках ходить умеешь?

- Петька! Как тебе не стыдно! - возмутилась девушка. - Иди, мальчик.

Она взяла Артемку за рукав и легонько потянула к калитке.

И первое, что увидел Артемка, войдя во двор, был занавес. Как и в настоящем театре, он снизу освещался лампами и тихонько колебался от налетевшего ветерка. Артемка подошел ближе. Прямо во дворе, под открытым небом, - невысокие подмостки, на них круглая суфлерская будка и большие керосиновые лампы по бокам. А перед подмостками, на скамьях и стульях, уже полно публики: гимназисты, гимназистки, студенты и много взрослых мужчин и женщин. Так же, как в обыкновенном театре, шел несмолкаемый говор. В его ровный, как жужжанье шмелей, гул то и дело врывался рассыпчатый смех.

Публика все прибывала. Некоторые приходили со своими стульями и любезно усаживали на них дам.

Артемка поискал себе местечко, не нашел и взобрался на акацию, где уже сидело трое маленьких босоногих мальчишек.

- Тю, здоровый! - сказал один из них. - Сейчас ветку обломит - мы и попадаем.

Артемка хотел ответить, но тут занавес задвигался, одним краем поднялся до половины, наискось открыв сцену, потом упал, потом опять дернулся и наконец с помощью высунувшейся сбоку руки пополз вверх. И, как в настоящем театре, Артемка увидел комнату, только без потолка, письменный стол, диван и кресла. За столом сидел мужчина и писал. Он покрутил усы и голосом, срывающимся, как у молодого петуха, сказал:

«Ужасна участь адвоката! Надо иметь не нервы, а канаты!» Вбежала пожилая очень маленькая женщина и совсем девичьим голосом стала жаловаться на своего зятя, а адвоката называла то Петрушкиным, то Помидоровым, то Арбузовым, хотя фамилия его была Огурчиков. Но вот вошел рыжий мужчина. Он так заикался, что адвокат ничего не смог от него добиться. А потом вбежал ревнивый муж и, приняв рыжего мужчину за своего соперника, стал обливать его из сифона. Это был веселый водевиль, в котором сначала все смешно перепуталось, все перессорились, а затем все выяснилось и все помирились.

И, хотя юношески блестящие глаза исполнителей и их звонкие голоса плохо вязались с приклеенными бородами, публика от души смеялась и хлопала в ладоши. Артемка тоже смеялся. Но, когда занавес, все так же дергаясь, закрылся и стало ясно, что этим все кончается, Артемка почувствовал разочарование. Вчера он видел на сцене самую настоящую жизнь, только страшно интересную. Пепс правильно говорил, что в театре публика и ненавидит и любит. Артемке вчера хотелось вскочить на сцену и такими словами отхлестать притворщицу и скрягу Гурмыжскую, чтобы она не знала, куда деваться. Зато каков сам Несчастливцев! Отдал последнюю тысячу и ушел с Аркашкой пешком. Артемка ладони себе отбил, хлопая знаменитому Ягеллову. Нет, гимназистам до такого театра далеко!

Из-за занавеса выбежал толстый гимназист, тот самый, который не хотел впустить Артемку, и объявил, что через пять минут начнется дивертисмент. В публике захлопали. Толстяк сказал: «Ба, знакомые всё лица!» - и, ухмыляясь, ушел.

Когда опять подняли занавес, вышел худощавый, с рыжими волосами и светлыми глазами гимназист. Он взялся руками за спинку специально для этого поставленного стула и сказал:

- «Осел и Соловей».

Артемка знал басню наизусть, но гимназист прочел ее так хорошо, с такой забавной мимикой и живыми интонациями, что она показалась Артемке совсем новой. Это был тот гимназист, который исполнял в водевиле роль заики. Видимо, его любили. Когда он кончил, в публике долго хлопали и вызывали: «Лу-нин! Але-еша!»

Потом выходили другие гимназисты и тоже читали стихи. Больше других Артемке понравилось стихотворение о мужиках, которые пришли к вельможе просить о своих делах, а их швейцар не пустил. Артемке и самому захотелось выучить эти стихи и читать их так, как читал большеголовый смуглый гимназист, - чтобы за душу хватало.

- Это Клавдин, - сказал босоногий мальчуган. - Коля Клавдин, ихний режиссер.

После Клавдина щупленький, но уже с усиками гимназист сыграл на скрипке. За ним вышел толстяк, встреченный возгласами из публики: «Ба, знакомые всё лица!» Он прочитал рассказ Чехова «Разговор человека с собакой» и так при этом заливисто лаял, что в соседних дворах откликались все собаки. Насмешив публику, толстяк объявил минуту перерыва.

Некоторое время слышен был лишь стук стульев да звуки настраиваемых инструментов. С гитарами, мандолинами и балалайками гимназисты заполнили всю сцену. Гимназист с усиками стал впереди и, когда все смолкло, взмахнул руками. Тихо и задушевно оркестр заиграл какую-то украинскую песню, и от нее Артемке стало так грустно и так захотелось пожаловаться на свою жизнь!