Артист (СИ)

Зоя приткнулась в угол клетки, съежившись и обхватив себя руками. Новое место оказалось ничуть не лучше прежнего — большое низкое помещение без окон освещали четыре тусклые лампочки, висящие под потолком. По периметру шли отсеки, каждый огородили решёткой с крохотной дверцей, в которую можно пролезть только на четвереньках. Таких отсеков в помещении было восемь, шесть — пустые, в седьмом прямо на полу, подложив под себя какую-то тряпку, спала женщина, а в восьмом, куда запихнули Зою, сидел счетовод Парасюк. Матвей Лукич выглядел плохо — одежда висела лохмотьями, на лице и открытых частях тела виднелись следы побоев, а волосы подпалили огнём. Увидев, что Зоя открыла глаза, Парасюк раздвинул губы в улыбке. Охранник бросил ему ломоть хлеба, счетовод его поймал и начал жадно отрывать зубами кусок за куском, и глотать, почти не прожёвывая. В другое время Зоя накинулась бы на него с кулаками, за время, проведённое здесь, Малиновская несколько раз повторяла, что это счетовод заманил их в ловушку, но девушке было не до мести. Второй ломоть хлеба попал ей в щёку и упал на земляной пол, охранник засмеялся.

До прошлой ночи она думала, что самое ужасное в её жизни уже случилось, но оказалось, что худшее ещё впереди. Жилистый старик с ужасным запахом изо рта сначала её избил, а потом изнасиловал. Зоя пыталась сопротивляться, даже поцарапала его, но силы были не равны. Под конец она лежала и позволяла делать с собой всё, что садист пожелает. Сама она хотела одного — умереть. В середине ночи её вытащили из кровати, и бросили в клетку, она свернулась на холодном полу в калачик, минут через десять Зою начало трясти. Парасюк не проснулся, он храпел, когда пленницу заталкивали в отсек, и проснулся только утром.

Казалось, счетовод чувствует себя здесь как в своей тарелке, после скудного завтрака он подсел поближе и начал что-то говорить. Зоя не вслушивалась, на смену ужасу пришло безразличие и желание остаться одной. Но отдельные фразы помимо воли долетали до её ушей.

— Тут главное вести себя правильно, Зоя Францевна, — распинался Парасюк, — никому не перечить, соглашаться, что бы не предлагали. А иначе будет совсем плохо, одна женщина вот вчера спорить начала, кричать. Спрашивается, зачем, ведь всё равно никто на уступки не пойдёт. Нет ведь, скандалила, требовала отпустить, милицией угрожала. И ладно бы в первый раз, тогда просто могла кнутом отделаться, она ведь и до этого скандалила, дурочка. Так её ещё раз высекли, и в загон. А знаете, что такое загон?

Зоя не знала и знать не хотела, но Парасюка было не остановить.

— Это, моя милая барышня, свиньи. Они ведь существа всеядные, что дай сожрут. Ну её и толкнули туда, а нам ворота открыли, чтобы мы слышать могли. Я вам скажу, минуту она кричала, так что душа в пятки, а потом умолкла. Так мало, что сама померла, дура тупая, так нам ещё по десять ударов всыпали, и без ужина. Вы спросите, а где остальные-то?

Девушка ничего не спрашивала. В этот момент она была готова и свиньям на корм пойти, лишь бы всё закончилось.

— Работают, у немцев баклуши не побьёшь. Арбайтен, так сказать. Я тут поговорил с одной, с другой — в основном женщины, из мужчин я один, привозят их насильно, кого получше в доме оставляют, для своих утех, а кто рожей не вышел, они и убираются, и остальную работу выполняют. Как вечер, всех сюда. Кормят, конечно, плохо, сейчас вот хлеб кинули, но могут и расщедриться, даже мясо иногда дают и ботву всякую. Вы, кстати, есть-то не хотите? Тогда я возьму.

Парасюк схватил Зоин завтрак, затолкал себе в рот, он продолжал что-то бормотать и одновременно жевал. Девушка почувствовала, как к горлу подступил тошнотворный комок.

— Даже и не думайте, — забеспокоился счетовод, — если заметят, накажут. Я с вами потом обедом поделюсь, если проголодаетесь. А есть надо обязательно, всё лучше, чем помереть. Глядишь, и выживем, выберемся отсюда.

— Вы-то как здесь оказались? — через тошноту и отвращение спросила Зоя.

— Должок, — Парасюк развёл руками, — в картишки проигрался подчистую, и ещё пятнадцать тысяч целковых должен остался. Вот, сижу, с мертвеца-то взять нечего, а так потихоньку отдаю.

— Это нас вы из-за долга отдали? — девушка с ненавистью посмотрела на Парасюка.

— Да, пришлось, а что делать, я ведь сбежать хотел, так догнали, помощнику моему шею свернули, как цыплёнку, и мне пригрозили. Они ведь, в сущности, люди хоть и страшные, но справедливые, вот я Варвару Степановну им передал, так мне сразу восемь тысчонок списали, осталось всего семь. Да и артистке нашей подсобил, её ведь к нам сюда не запихнут, будет на чистых простынях спать, как с царицей возиться станут. Сказали, ценный товар.

— Другой Малиновской нет, чтобы продать, — мстительно сказала Зоя.

— Это верно, но я что-нибудь другое найду, уж не беспокойтесь. Со Свирского денег стрясу, он у меня знаете где, — Парасюк показал кулак, — вот здесь, голубчик. Все его грешки записаны, там уж на восемьсот червонцев точно наберётся, а то и побольше. Да, если по нужде захотите, то вон в тот угол, где соломка лежит.