Можно бесконечно спорить о том, каким на самом деле был основоположник кубизма, но, по крайней мере, можно точно сказать, каким он не был. Пикассо никогда не был праведником. Он ценил простые, мирские, плотские удовольствия, «хлеб и зрелища», корриду, вино и женщин. Он жадно поглощал все, что подпитывало его вдохновение: пищу и книги, музыку и обожание, живопись предшественников и современников, выдающиеся исторические события и нашумевшие открытия. Тысячи картин, рисунков и гравюр, коллекции керамики и театральные декорации, разнообразные техники и направления живописи…
«Все дети мифологизируют свое появление на свет». С этих слов начинается невероятно захватывающая история в книге Дианы Сеттерфилд «Тринадцатая сказка». И этими же словами можно было бы начать любую биографию Пабло Пикассо
. Художник никогда не упускал случая рассказать жутковато-смешную историю о своем рождении. Вот только периодически «путался в показаниях», иногда для пущего эффекта заявляя, что дело было ровно в полночь.День появления на свет первенца едва не стал для семейства Руис одним из самых трагических. Мальчик не дышал и не плакал, и его посчитали мертворожденным. Возможно, мир так и лишился бы одного из величайших художников, если бы не вредная привычка его дяди Сальвадора, по совместительству врача, принимавшего роды у Марии Пикассо. Этот деликатный процесс не показался ему достойной причиной, чтобы отложить в сторону сигару. И когда не подававшего признаков жизни младенца положили на стол, доктор Сальвадор наклонился над ним… и выдохнул дым прямо в маленькое личико. Оно внезапно сморщилось, ребенок издал долгожданный первый крик. Некоторые биографы Пикассо утверждают, что именно в память об этом первом вдохе художник всю жизнь не расставался с сигаретами и сигарами.
Огромную роль в создании многочисленных легенд, которыми художник окружил свое имя, сыграла его мать. Пабло был первым ребенком в семье Руис и единственным мальчиком (позже Мария Пикассо подарит мужу двух дочерей – Лолу и Кончиту). Стоит ли удивляться тому, что мать души в нем не чаяла. Однажды в письме уже взрослому сыну Мария заявила: «Я слышала, теперь ты пишешь стихи. Что ж, от тебя можно ожидать всего. Если мне скажут, что ты провел церковную службу, – я и в это поверю…»
Мария Пикассо с удовольствием рассказывала о том, каким Пабло был в детстве. Например, о его внешности: «Он был настолько красив, словно ангел и демон одновременно, что от него трудно было отвести взгляд». Отец Пикассо Хосе Руис в свою очередь обращал мало внимания на красоту сына, но очень радовался его живейшему интересу к живописи. Несостоявшийся художник стал первым учителем и наставником Пабло. Когда мальчику исполнилось 13, дон Хосе полностью отказался от живописи и вручил сыну свои кисти, признавая, что отпрыск его «перерос». Согласно легенде, Пабло научился рисовать еще до того, как начал говорить. В детстве он редко играл со сверстниками, предпочитая сидеть на земле и выводить в пыли линии и узоры. Если же верить матери Пикассо, его первым словом было piz (от испанского lápiz – карандаш).
На протяжении всей жизни неизменными спутниками Пабло Пикассо были любовь, смерть и искусство. Три постоянные величины в его уравнении, три бессменных участника причудливого танца, три основных цвета, подчас сплетающиеся в такой сложный и замысловатый узор, что становится невозможно отделить одно от другого.
Все началось в 1895 году. 14-летний Пабло уже не мыслит своей жизни без рисования, он точно знает, чем хочет заниматься всю оставшуюся жизнь. Вскоре его отец получит должность преподавателя в Барселоне, и перед юным художником откроются новые возможности для развития таланта. Но радость от переезда для всей семьи Руисов будет омрачена трауром. В начале года семилетняя сестра Пабло Кончита заболела дифтерией. С юношеской страстью он дал зарок навсегда отказаться от рисования, если Бог позволит девочке выздороветь. К сожалению, Кончита так и не смогла справиться с болезнью, но после ее смерти Пабло вдруг почувствовал… облегчение. Он был искренне готов отказаться ради любимой сестры от дела всей своей жизни, но прекрасно понимал, насколько несчастным сделала бы его эта жертва. Тем не менее до конца своих дней Пикассо будет винить себя за это невольное чувство радости.