Нужной суммой Рембрандт не обладал, но ему удалось оформить нечто вроде ипотеки. В те времена художник был в зените популярности, кредитовали его довольно охотно. Именно сюда, в этот высокий дом с узким фасадом, отделанный камнем в классическом вкусе, художник будет приносить свои «сокровища» – все те предметы, за которыми он с азартом охотился на аукционах и которые со временем составят впечатляющую коллекцию редкостей и предметов искусства.
В доме на Брестрат пройдет почти два десятка лет жизни Рембрандта, он срастется и сроднится со своим новым жилищем, оформит и обставит его по своему вкусу, заполнит разнообразнейшими предметами, которые станут для него и его учеников своеобразной – и весьма полной! – энциклопедией мировой истории и искусства. Этот дом и имя Рембрандта останутся навеки неразрывно связанными – теперь здесь его музей.
Первенец Рембрандта, названный в честь отца Саскии Ромбертусом, проживет всего два месяца, погубленный опустошительной амстердамской чумой, а к 1640 году в церкви Зюйдеркерк неподалеку от их дома будет уже три принадлежащих семье небольших надгробия. Вслед за Ромбертусом умрут еще две их маленьких дочки – обеих в честь матери Рембрандта будут звать Корнелиями (Нельтген). Рембрандт словно заглаживал вину перед матерью за то, что не взял у нее благословения.
В начале 1640-х Саския опять ждет ребенка, однако и муж, и ее родственники догадываются, что она обречена – у Саскии чахотка. В согласии и любви Рембрандт и Саския нянчат полугодовалого золотоволосого Титуса, и точно так же вместе, в полном взаимопонимании в один из дней составляют завещание Саскии. Ее наследство достанется Титусу и Рембрандту, однако в случае если Рембрандт надумает жениться повторно, права на распоряжение наследством перейдут к родственникам Саскии. Рембрандту не приходит в голову возражать: все справедливо.
В 1640 году в возрасте 29 лет Саския отошла в вечность. Хоронить ее рядом с детьми в Зюйдеркерк Рембрандт не стал – тело жены он отвез в Аудекерк. Там в ризнице они когда-то заключили союз и там до сих пор трудился свояк Рембрандта – Корнелиус Сильвий. Что ж, пусть его благочестивые молитвы облегчат ее участь хотя бы на том свете – раз уж не сумели на этом.
Единственным теоретическим постулатом, с которым не терпевший теоретизирования Рембрандт безоговорочно соглашался, было во всем следовать природе. Но чтобы следовать, необходимо знать. А чтобы знать – смотреть и изучать. Вероятно, поэтому в его коллекции, помимо артефактов, связанных с войной, наукой или искусством, имелись и природные объекты.
В описи имущества, составленной при конфискации, значилось большое количество раковин, морских растений и кораллов, а еще «лев и бык, моделированные с натуры» и почему-то несколько стеблей тростника, рога оленя, шкуры льва и львицы, «47 образцов животных морских и земноводных».
С любовью Рембрандта к экзотическим животным связана забавная история, о которой рассказывает Арнольд Хоубракен: «Вспоминаю пример его своеволия. Однажды он работал над большим портретом, на котором написал заказчика, его жену и детей. Когда портрет был наполовину готов, случайно околела его обезьяна. Не найдя под рукой другого полотна, он написал ее на этом же портрете. Понятно, что заказчики не могли примириться с присутствием рядом с ними на портрете отвратительной дохлой обезьяны, но Рембрандт так любил животное, что готов был скорее оставить у себя недоконченную вещь, чем в угоду заказчикам замазать обезьяну. Этак картина долгое время служила стеной, разделяющей мастерские учеников».
Метода Рембрандта-педагога существенно отличалась от стиля преподавания, принятого, например, в мастерской его старшего коллеги Рубенса. В мастерской Рембрандта ученик изначально не являлся «подчиненным» мэтра. Он скорее участвовал в художественной дискуссии, инициированной хозяином мастерской, чем выполнял «технические» работы в поставленном на поток производстве. Рембрандт предлагал ученикам сюжеты – иногда те, что интересовали его самого, иногда совершенно новые, такие, для которых не было установившегося изобразительного канона, и ученик должен был самостоятельно разрабатывать тему, придумывать композицию, вводить небанальные детали или новых персонажей.
Рембрандт прекрасно понимал, что поставленные им задачи – сложны. И потому следовал правилу никогда не принимать начинающих. Обычно в мастерской Рембрандта оказывались юноши от 14 до 20 лет, которые уже успели получить начальную подготовку как живописцы и рисовальщики. Дополнительным критерием отсева случайных людей была весьма высокая плата за обучение – сто гульденов в год. Не очень доброжелательно настроенные к Рембрандту мемуаристы и через много лет будут подсчитывать «барыши» художника и выставлять его ворчливым скрягой, «чудаком, который всех презирал», и рассказывать, как ученики подшучивали, рисуя на полу монетки, неотличимые от настоящих, за которыми, кряхтя, наклонялся скаред Рембрандт.