Крестьяне Милле всегда чем-нибудь заняты: сеют, собирают урожай, хотя бы просто идут из дома в поле. По тому, чем именно они заняты, всегда можно понять, какое время года на картине, даже если стереть фоновый пейзаж. Крестьяне для Милле – обязательная, безусловная часть природы, такая же, как смена сезонов или времен суток. Они, не сидящие без дела, выполняющие свою тяжелую работу с видимым усилием (обратите внимание на напряженные позы женщин на картине «Собирательницы хвороста»), будто придают движение земному шару, обеспечивают своим простым трудом непрерывность существования, течение времени. Его картины – вовсе не лубочные агитки о счастье праведного труженика. Это, если хотите, философия.
Так что же все-таки Милле? Получается, он позер и обманщик? Прикидывался крестьянином? Не будем горячиться. Найдем формулировки помягче. Мифотворчество. Или погружение себя в предлагаемые обстоятельства, прямо по Станиславскому. Кстати, еще современники замечали театральность картин Милле. И это не всегда было комплиментом. «Милле я терпеть не мог, – признавался Ренуар. – Его сентиментальные крестьяне чем-то напоминали мне актеров». Но видеть ли в крестьянах Милле сентиментальность – это уже выбор зрителя. Да, иногда этот выбор ему навязывает продавец картин, знающий, на какие эмоции нужно надавить, или текст в музейном каталоге. В случае с Милле важно просто никого не слышать – и смотреть.
Василий Верещагин: война за мир
Череповецкий уезд Новгородской губернии, где родился художник Василий Верещагин, издавна славился «железным промыслом». В этих местах, богатых железной рудой, ковали гвозди, которые потом экспортировали в Англию – череповецкую сталь высоко ценили в Европе. Одним из самых ранних воспоминаний художника был «стук молотов о наковальни в длинном ряду кузниц по обрыву горы», на котором стояла усадьба Верещагиных. Это не случайное воспоминание: кажется, Василия Васильевича и самого выковали в одной из этих кузниц. Железный характер. Стальные нервы. Острый ум. Всю свою жизнь этот несгибаемый человек что-нибудь преодолевал. Страдая от морской болезни, служил в гардемаринах. Искренне ненавидя насилие, участвовал едва ли не во всех военных кампаниях, выпавших на его век. Будучи беззаветным патриотом своей страны, писал полотна, за которые его объявляли провокатором и врагом государства.
Василий рано проявил интерес и способности к рисованию, однако поощрять эту склонность родители не собирались: «Сыну столбового дворянина, 6-й родословной книги, сделаться художником – что за срам!». Среди вологодского и новгородского дворянства военная карьера считалась не только престижной, но и обязательной. Определять сыновей в военные моряки было здесь давней традицией. Зажиточные помещики загодя задабривали приемную комиссию Морского корпуса, казалось бы, судьба Василия Верещагина была предопределена еще до его рождения.
Он был принят в Александровский малолетний кадетский корпус в Царском Селе, а еще через три года – зачислен в петербургский Морской кадетский корпус.
Уже подростком Василий Верещагин не лез за словом в карман и умел постоять за себя. Однако дедовщина и цинизм, царившие в кадетском «казарменном товариществе», быстро его разочаровали. А после первого заграничного похода на фрегате «Камчатка» (юноше к тому времени исполнилось 15), он и вовсе засомневался в том, что создан для флота: у кадета Верещагина обнаружилась сильнейшая морская болезнь. Впрочем, он был честолюбив, не терпел критики, а потому старался стать первым во всем. Разумеется, особенные успехи Василий делал в рисовании, которым увлекался все сильнее.
В старших классах Морского корпуса рисование уже не преподавалось, и кто-то из бывших учителей посоветовал ему записаться в рисовальную школу петербургского Общества поощрения художеств.
Преподаватели сразу заметили талант вольноприходящего Верещагина. Однажды, похвалив очередную работу, директор школы поинтересовался: «Художником ведь все равно не будете?» И получил неожиданный ответ: «Напротив, ничего так не желаю, как сделаться художником».
Осторожные попытки убедить отца в том, что быть художником – тоже достойное занятие для мужчины, были восприняты в штыки. Впрочем, Верещагин уже все решил. Сдав выпускные экзамены в Морском корпусе с лучшими оценками в своем выпуске, он подал документы в Академию художеств.
Увы, Василий Верещагин попал в Императорскую академию в нелучшие ее времена. Спустя четверть века Александр III начнет реформировать здешнюю систему образования, выгонит преподавателей-ретроградов и пригласит передвижников. Пока же академия бесконечно далека от идеалов творческой свободы, к которым так стремился Верещагин. Тут, как и в армии, все делается по уставу. Менторы с фельдфебельским упорством заставляют студентов по тысячному разу перерисовывать античные сюжеты, едва ли не строем водят их смотреть «старых мастеров» и требуют слепого преклонения перед замшелыми авторитетами.