Артхив. Истории искусства. Просто о сложном, интересно о скучном. Рассказываем об искусстве, как никто другой

Все сильнее сомневаясь в необходимости обучения в академии, Верещагин выхлопотал себе что-то вроде «творческого отпуска» и отбыл на Кавказ в поисках свежих впечатлений и живой натуры. Вскоре после этого грянул «Бунт четырнадцати» – четырнадцать лучших студентов академии (с Иваном Крамским во главе) вышли из ее состава. Задержись Верещагин в Петербурге чуть дольше, это событие наверняка вошло бы в историю как «Бунт пятнадцати».

Злой русский

Когда художник учился в Париже у Жана-Леона Жерома, ему довелось столкнуться с неуставными отношениями: студенты из «старослужащих» велели ему «купить черного мыла на два су». Верещагин отказался, и французы стали обступать его с криками «На вертел его, на вертел!».

Должно быть, в мастерской мэтра Жерома был такой обряд инициации: новичка привязывали к столбу и обмазывали синей краской. Верещагин занял оборонительную позицию и сунул руку в карман, где у него, как обычно, лежал револьвер. Доставать оружие не пришлось: студентики Жерома все прочитали во взгляде Василия Васильевича. Вечером, после того как он прокутил с новыми знакомыми 40 франков, дипломатические отношения были восстановлены. Но осадок остался – за новобранцем закрепилась слава «злого русского» и за мылом его больше не посылали.

Авось не убьют!

Командующий Туркестанским военным округом генерал Кауфман искал художника, который сопровождал бы его в поездках по Средней Азии. Верещагин ухватился за эту возможность. Помимо жажды новых впечатлений и страсти к путешествиям, им двигал еще один мотив – «узнать, что такое истинная война, о которой много читал и слышал и близ которой был на Кавказе». Судьба ему «улыбнулась»: бухарский эмир, находившийся в Самарканде, объявил русским «священную войну».

Битва за Самарканд была недолгой. Понесшие серьезный урон войска эмира отошли, дав русским солдатам возможность беспрепятственно войти в город. Большая часть российских войск вскоре покинула Самарканд, Верещагин остался в крепости с гарнизоном в 500 человек. Вскоре местное население, подстрекаемое муллами, двинулось на штурм. Когда эмир подтянул к беззащитной (как ему казалось) крепости остатки своих войск, они насчитывали десятки тысяч.

Штурм длился почти неделю. Обессилевшие, павшие духом солдаты были готовы отступить под натиском несметного врага. Однако, когда крепостная стена была проломлена, прапорщику Василию Васильевичу Верещагину не только удалось отбить атаку, но и поднять однополчан в контрнаступление. Свои мысли он позднее описывал так: «Моя первая мысль была – не идут, надо пойти впереди; вторая – вот хороший случай показать, как надобно идти вперед; третья – да ведь убьют наверно; четвертая – авось не убьют!» Верещагин стрелял, колол, рубил, бросался врукопашную, вынимал из скрюченных пальцев павших товарищей оружие, снова стрелял. По воспоминаниям художника, в тот день он отделался «дешево»: «Одна пуля сбила шапку с головы, другая перебила ствол ружья, как раз на высоте груди». Вскоре подоспело подкрепление. Одна неделя самаркандской осады сыграла решающую роль в формировании его взглядов, определила всю его дальнейшую жизнь. До последнего вздоха один из важнейших баталистов в истории живописи парадоксальным образом ненавидел войну и все, что с ней связано.

О вреде регалий

Один из сослуживцев Верещагина – поручик Каразин – так живописал эпизод обороны Самаркандской крепости: «Верещагин сражался с такой храбростью, с таким презрением к смерти, что возбуждал удивление и восхищение даже в старых вояках». За этот героический эпизод художник был представлен к Георгиевскому кресту, однако во всеобщей суматохе награду ему так и не вручили.

Позднее, уже в Петербурге, командовавший Туркестанским военным округом генерал Кауфман заметил, что Верещагин не носит крест. Узнав, что креста у него до сих пор нет, Кауфман тотчас снял свой. Верещагин сопротивлялся – говорил, что не даст портить сюртук. Однако Кауфман лично прорезал ему петлю и привязал крест. Во время Русско-японской войны, незадолго до смерти, Верещагин отдал этот крест командиру броненосца «Ретвизан». К слову, от звания профессора, пожалованного ему Академией художеств, он тоже отказался, считая любые регалии в искусстве «безусловно вредными».

Здравствуй, оружие

Подобно Хемингуэю, Верещагин считал, что писать стоит лишь то, что знаешь из личного опыта. Он физически не мог усидеть на месте и попросту не умел оставаться в стороне. В 1877 году, когда началась Русско-турецкая война, он отправился на фронт – за свой счет, без казенного содержания – был серьезно ранен и едва не потерял ногу. Туркестан, Балканы, Палестина, США, Филиппины, Куба, Япония – художник поспевал всюду. И всюду находил подходящие сюжеты для своих картин – всюду лилась кровь. Верещагин был предан теме войны, но вопреки многовековой традиции, рисовал ее без парадного сладострастия, сверкающих эполет и бравурных маршей. Грязь, страх, смерть, горы из черепов – в отличие от многих придворных баталистов, он знал настоящую цену славных побед.