Свой собственный паспорт Артур Христианович предоставил в распоряжение сотрудника ИНО Юрия Маковского, который воспользовался им для нескольких нелегальных поездок. Потом случилась неприятность. Работая резидентом в Париже, Маковский совершил деяние, именуемой в Уголовном кодексе «растратой казенных денег», и, конечно же, не советских рублей, а французских франков, то есть конвертируемой валюты. Выяснилось это уже после возвращения Маковского в СССР, когда он работал начальником Особого отдела УНКВД по Омской области.
Узнав о поступке Маковского, Артузов, до того ему доверявший (иначе не предоставил бы в его распоряжение свой паспорт), потребовал служебного расследования, а в случае подтверждения факта растраты — ареста Маковского.
Маковский был арестован в декабре 1935 года. Следствие по его делу велось долго. Осужден он был в декабре 1937 года не за растрату, а за измену, шпионаж и участие в контрреволюционной организации. Приговорен к расстрелу. Роковую роль в его судьбе сыграло и то обстоятельство, что он поляком по национальности.
На пленуме ЦК ВКП(б) в феврале — марте рассматривался на закрытом заседании вопрос о вражеской деятельности в Наркомате внутренних дел. Главными врагами народа, пробравшимися в НКВД, докладчик Ежов назвал в первую очередь скрытых троцкистов и «агентов польского генштаба».
Присутствовавший на заседании Ягода пытался оправдаться, но подвергся сокрушительной, нет, не критике, а откровенной травле со стороны своры своих бывших подчиненных, теперь панически думающих только о спасении собственной шкуры. Чего только не наговорили с высокой трибуны Леонид Заковский, Яков Агранов, Всеволод Балицкий! Ефим Евдокимов предложил привлечь Ягоду к ответственности и снять с него звание генерального комиссара госбезопасности. Лев Миронов возложил на него вину за убийство Кирова.
Генрих Ягода был арестован 29 марта 1937 года Михаилом Фриновским по ордеру, подписанному наркомом НКВД Николаем Ежовым и начальником 2-го (Оперативного) отдела ГУГБ комиссаром третьего ранга Николаем Николаевым-Журидом.
А за десять дней до этого 18 марта состоялось собрание руководящих сотрудников наркомата. С докладом выступил, естественно, сам нарком, заявивший ни больше ни меньше, что все ключевые позиции в НКВД захватили шпионы. Одна фраза в докладе вызвала настоящий шок: Ежов от всех потребовал твердо усвоить, что сам Феликс Эдмундович Дзержинский колебался в 1925–1926 годах и проводил иногда колеблющуюся политику. Некий парадокс заключался в том, что в данном случае Ежов не так уж далеко уходил от истины: Дзержинский действительно с сомнением относился к некоторым решениям и указаниям Сталина. В известном письме к своему другу Валериану Куйбышеву он намекал на бонапартистские замашки некоего партийного вождя, рядившегося в революционные перья. Известно также, что после болезни и смерти Ленина Дзержинский делал регулярные доклады о деятельности ОГПУ преемнику его на посту Председателя Совнаркома Рыкову, а не генсеку Сталину. Но интересно другое: Ежов о «колебаниях» Дзержинского по своему тогдашнему положению в партии знать не мог. Значит, эту фразу в докладе ему продиктовал Сталин. Сам Ежов «лягнуть» покойного Дзержинского публично никогда бы не решился.
То была прямая угроза в адрес старых чекистов, пришедших в органы государственной безопасности при Дзержинском и еще не утративших чести и совести. Фактически Ежов предупредил их, что никакие прежние заслуги, длительный партийный и чекистский стаж, ордена не спасут в случае «колебаний»…
Артузов также был приглашен на собрание актива. Не по должности («научный сотрудник» никак не мог быть причислен к руководящим работникам НКВД), скорее по высокому званию и былому авторитету — так полагал Артур Христианович, не отрешившийся еще от своей уже не смешной, а опасной наивности. Его пригласили, чтобы сделать из него мальчика для битья в присутствии нового наркома.
Один за другим брали слово бывшие коллеги и товарищи Артузова по работе в КРО и ИНО и каких только гадостей ни наговорили в его адрес. Разумеется, ему припомнили и «польских шпионов», и отсутствие бдительности, и мягкотелость — все зависело от фантазии очередного оратора.