Арвендейл. Нечистая кровь

Когда Брайс злился, он всегда убегал. В детстве это было легко. Никто особенно не следил за ним: он был всего лишь младшем из четверых принцев, полукровкой. Грязным полукровкой, как его обозвали сегодня на заседании Совета, и от одного этого воспоминания Брайс сжимал зубы до хруста. Но его положение являлось неоспоримым фактом, который он слишком хорошо сознавал и с которым, в сущности, смирился давным-давно. Отец, пожалуй, любил его – может быть, в память о матери, а может, за то, что из всех сыновей Лотара именно Брайс проявлял наибольшую одаренность к магии и больше прочих любил ею пользоваться. Правда, чаще для баловства, но как еще он мог ее применять? В последнюю войну с орками ему едва стукнуло пятнадцать, и в бой его не пустили. В то лето были еще живы Клайд и Рейнар, и Брайс до сих пор помнил, как горело у него лицо и уши, когда они безжалостно высмеяли его жгучее желание присоединиться к ним и отцу в битве. «Подрасти сперва, щенок», – хохотали они. А когда знамена армии, ведомой старшими митрильскими принцами, скрылись на горизонте, Яннем подошел к Брайсу, сжал его плечо и сказал: «Они просто самодовольные остолопы. Там сам это знаешь». И как ни хотелось Брайсу огрызнуться, он не сделал этого и не сбросил руку Яннема со своего плеча. Потому что Яннем в ту войну тоже остался дома, хотя ему уже исполнилось семнадцать и его место было рядом со старшими братьями и отцом. Но кому он там нужен, на поле боя – не умеющей колдовать, не способный не то что использовать заклинания, но даже поставить и держать вокруг самого себя элементарный защитный барьер? За ним пришлось бы бегать пачке придворных магов, оберегая, как наседки цыпленка. Он стал бы только обузой.

Они оба были изгоями в собственной семье, оба знали это, оба научились с этим жить. И это всегда их роднило.

Но те времена прошли.

Когда Яннем сделал в Совете то, что сделал – принял присягу новоявленного Лорда-хранителя, утвердил его назначение и ни от кого не получил возражений, – Брайс не сразу понял, что именно произошло. Точно так же медленно он среагировал в ущелье, когда заклинание тролльего шамана сбросило отца со скалы. Он не считал себя тугодумом, отнюдь, даже Клайд с Рейнаром не упрекали его в подобном. Просто Яннем всегда соображал быстрее. Он мгновенно приспосабливался к любым переменам, чутко улавливал сиюминутные обстоятельства и умел извлекать выгоду из событий. И там, на скале, он раньше Брайса понял, что смерть отца изменит между ними все. Конечно, они и прежде понимали, что этот день рано или поздно придет, но никогда не обсуждали этого вслух. Ведь Лотар был еще далеко не стар, как для королевской особы – помазанные монархи живут долго. А в последний год король, утешившийся наконец после смерти второй жены, присматривал новую супругу… Нет, ни Брайс, ни Яннем никогда не говорили о том, что будет, когда их отца не станет. Яннем, возможно, думал об этом. Но Брайс… Брайс – нет. Ему лишь недавно исполнилось двадцать лет. Жить настоящим было проще.

Поэтому сейчас, когда Яннем так наглядно показал ему, где его место, он отреагировал как мальчишка. Просто сбежал – от этого унижения, от такого стремительного и полного поражения, но главное – от своего гнева. Брайс чувствовал, что если останется, то сделает или скажет нечто такое, о чем впоследствии будет жалеть. Поэтому просто покинул зал Совета, едва не бегом спустился по лестнице, ворвался в конюшню, перепугав конюших, и, грубо отвергнув их услуги, самолично взнуздал коня. И через четверть часа оказался в городе – в шумном, суетливом, многолюдном Эльдамаре, где никто не знал его настоящего имени. Где он переставал быть и грязным полукровкой, и наследным принцем, только что потерпевшим поражение.

Здесь, в городе, он был Брианом, сыном одного из многочисленного сонма придворных лордов. И у этого Бриана в городе водилось полно друзей. Они всегда были страшно рады видеть его и упиться с ним в хлам – разумеется, за его счет.

Брайс так спешил убраться из дворца, что забыл переодеться, но его мрачный костюм никого в городе не смутил: многие сегодня облачились в черное. Не то чтобы по королю Лотару очень скорбели, разве что в той мере, в какой народ всегда скорбит по монарху, особенно в отсутствие официально признанного наследника. Однако традиция предписывала всему дворянству облачиться в траур и носить его тем дольше, чем знатнее род. Трактиры, однако, не закрылись: митрильцам оставили возможность помянуть почившего короля, хотя алкогольные напитки во время Поста были строго запрещены. Люди собирались тем вечером в тавернах, чтобы обсудить безвременную кончину монарха, повздыхать, посокрушаться, прикинуть, какое влияние окажет смерть короля на торговлю и не отменят ли на этой неделе ярмарку. Однако слишком явные проявления скорби не приветствовались, как и вообще любые бурные чувства. Народ Митрила, тысячу лет назад построивший в горах город, а затем шаг за шагом отвоевавший у орков обширные земли, примыкающие к хребту с юга и запада, был довольно суров и не растрачивал сил на пустые стенания.