Арысь-поле

Ленины джинсы, рубашка, завязанная на животе, бейсболка с надписью «Pepsi», новенькие кроссовки и маленький рюкзачок так не вязались с патриархальной разрухой Волховки, что пожилой водитель старенького «ЗИЛа» с проржавевшим крылом, даже уточнил, не ошиблась ли она адресом.

– Нет, – бросила Лена, выпрыгивая из машины; сунула ему деньги – такие деньги, за которые в городе никто б не взялся довезти ее до ближайшей трамвайной остановки, но здесь, в мире «натурального хозяйства», люди были рады и этому. Шофер аккуратно свернул купюру и сунул в нагрудный карманчик застиранной тенниски, какие носили в конце прошлого века.

Мимо заброшенных домов Лена пошла к кладбищу. По дороге она не встретила никого; в окна ее тоже вряд ли кто-нибудь видел, потому что оставшиеся немощные старики не отличались зоркостью. Бродячие собаки на нее не лаяли, а трусили рядом, виляя хвостами и норовя потереться об ноги, но стоило Лене строго взглянуть на них или даже беззлобно погрозить пальцем, как они разбегались; правда, через минуту, будто притягиваемые магнитом, начинали ластиться снова.

Дом волхва показался, едва она вышла за околицу. На его крыше сидела черная птица, беззвучно раскрывая клюв и чуть поводя головой, как дозорный, оглядывающий местность. Увидев Лену, ворон замер и вдруг стал пятиться назад, неуклюже перебирая когтистыми лапами.

– Что, вестник богов? Называется, не ждали? – Лена усмехнулась. Ворон дернулся, пытаясь взлететь, но девушка взмахнула рукой, – а ну сидеть, старая курица!

Ворон, остановленный невидимой привязью, завалился на бок, растопырив крылья, однако удержался, продолжая изучать желтым немигающим глазом не званную гостью.

Собаки, отстав, вернулись в деревню, и к забору Лена подошла в одиночестве; остановилась перед символической калиткой; опустила голову, собираясь с мыслями, и потом решительно ступила во двор. В этот момент из сарая донеслось разноголосое блеяние и мычание.

– Сейчас я вас выпущу, – она вытащила засов, и животные, тесня друг друга, вырвались на свободу, – прочь!.. Прочь!.. – Лена замахала руками, и они понеслись к выходу; подняла взгляд к неподвижному ворону, – а ты сиди!

Ворон моргнул и отвернулся.

– А ты, чего стоишь? – Лена заглянула в темноту сарая, – иди отсюда! Давай, тварь!

Выполняя приказ, на свет медленно вышла корова-альбинос. Остановилась, широко расставив ноги, вроде, сопротивляясь какой-то силе; мышцы животного напряглись, хвост помахивал, как у собаки, голова с длинными острыми рогами воинственно наклонилась.

– Но-но! – Лена погрозила животному пальцем, и вдруг весело рассмеявшись, крикнула, – а ну, пошла вон, уродина! Видали мы этих волшебных быков Сварога!..

Корова вздрогнула, и не поднимая головы, поплелась вслед за разбегавшимися овцами. Когда двор опустел, Лена подошла к одному из идолов.

– Что, старикашка Хорс? – положила руку ему на голову, – где же твои солнечные рога? Дал их поносить той глупой корове или тебе их пообломали?.. А как ты хотел, старый булыжник? – она пнула идола ногой, – ничего ты не знаешь, и твой глупый волхв ничего не знает, – на второго идола она даже не взглянула – видимо, разговор с камнем стал ей неинтересен.

Поднялась на крыльцо и осторожно открыла дверь, но не успела перешагнуть порог, как из угла донеслось шипение, и непонятное существо, которое волхв называл «ужиком», стало раздуваться, обретая устрашающий вид.

– Ах ты, мерзкая химера, – усмехнулась Лена безо всякого страха, – ты кому решил перечить, урод?.. И как это волхв держит тебя в «солнечном доме Хорса»?.. Шкура ты продажная…

Ужик надувался; с его покрытой бородавками пасти капала пена, глаза мутнели, наливаясь зеленой кровью…

– Хорошо же, – не сводя взгляда с монстра, Лена сняла с шеи кожаный шнурок; развязала его, – это, знаешь, что такое? – провела пальцами по узелкам, совсем как делал волхв, читая священную книгу, – мерзкое животное, по-хорошему прошу – вернись в свою сущность и исчезни!

Но вместо этого ужик двинулся вперед, неуклюже переставляя лапы и стуча когтями. Он рос и его мощь становилась все реальнее; тогда губы Лены сжались в тонкую складку, глаза наполнились тем самым черным туманом, который так испугал Юлю; она уверенно надела на шею монстра кожаный шнурок и резко дернув за концы, произнесла:

– Вернись во прах!

И произошло неожиданное – голова ужика отлетела в сторону, а из его разорванной шеи хлынула непонятная зеленоватая жидкость, которая испарялась, вскипая мутными пузырями; тело при этом сжималось, превращаясь в грязную тряпку. Через пять минут на полу остался только лоскут размером с носовой платок.

– Прости, конечно, но иначе б я не смогла пройти, – Лена брезгливо отшвырнула его ногой, – а я хочу понять, насколько много известно этому волхву. Не может он знать больше меня! – склонила голову, выдерживая паузу – возможно за это время она получила какой-то знак, потому что быстро вернула на шею еще влажное, то ли оружие, то ли украшение, и прошла в комнату.

Создавалось впечатление, что вел ее неведомый «гид» – так уверенно Лена открыла шкаф и вытащила берестяной короб; со знанием дела, собрала рамку, развесила веревки с узелками и принялась сосредоточенно изучать их.

Наконец лицо ее расплылось в довольной улыбке.

– И это все, на что ты способен? А мне говорили, что ты самый великий из оставшихся волхвов. Вот, скажи, зачем тебе испрашивать волю богов? Они сами покажут ее; ту волю, о которой попрошу я!.. И ты ничего не изменишь, вот, что главное.

Она небрежно смахнула на пол рамку и перевернув короб, вытряхнула куски бересты с неровными строчками рун, какие-то камешки и прочую ерунду, которая вполне могла являться игрушками деревенского мальчишки; расшвыряла ногой все это «богатство».

– Кому ты нужен, дешевый прорицатель, если ни боги, ни люди не слушают тебя, а ты сам ни на что не способен?.. – выйдя на крыльцо, Лена взглянула на небо.

Облака еще не превратились в тучи, но их молочная белизна, тускло просвечиваемая солнцем, уже скрыла небосвод, как купол парашюта, готовый опуститься не только на Волховку, но и на весь сопредельный мир. Дождевые капли, которыми неминуемо должно было разразиться это белое полотнище, пока еще, видимо, не долетали до земли, испаряясь на лету, и превращаясь в преждевременную радугу.

– Спасибо, сестра, – и будто в ответ, на Ленино лицо упали две дождинки. Она размазала их по щекам, блаженно улыбаясь, – я люблю тебя, сестра Мокошь.

Спустившись с крыльца, Лена оглянулась на ворона.

– Все, катись отсюда, если можешь!

Птица с трудом взмахнула крыльями, поднялась над крышей, но с криком рухнула к Лениным ногам. Из раскрытого клюва вытекла капелька крови.

– Солнечный удар. А как ты хотел? В твоем возрасте нельзя столько времени сидеть на солнцепеке, – Лена взъерошила ногой блестящие черные перья. Птица дернулась в последний раз – судорога расправила ей крылья, ноги вытянулись, и она стала похожа на герб, только сверху не было ни креста, ни короны.

Перешагнув неподвижную тушку, Лена направилась к выходу. Овцы спокойно паслись у забора, а белая корова ушла почти к самому кладбищу.

– Прочь!.. Прочь!.. – Лена замахала руками, – идите к людям! Сейчас здесь будет жарко!.. Пошли вон!..

Овцы с блеяньем помчались к деревне, а Лена двинулась в другую сторону – к оврагу, где, как она чувствовала, проходила лей-линия, ведущая к Алатырь—камню, ведь даже в век скоростей «дорога духов» оставалась самой короткой дорогой.

Через сотню метров она остановилась – дальше начинался овраг; поглядела на небо, становившееся все более серым, потом на дом Волхва, снова на небо, и воздев руки, воскликнула:

– Сестра, помоги мне!.. – замерла, жадно вдыхая тяжелый влажный воздух, и вдруг небо расчертила молния. Тонкий луч, как указующий перст, вырвался из облаков и желто-голубым ногтем коснулся крыши дома; раскат грома оказался таким мощным, что Лена невольно закрыла уши ладонями, а еще через секунду наступила мертвая тишина. Лена опустила руки и услышал нараставший гул; обернулась – над домом волхва поднималось пламя, разбрасывая вокруг снопы искр.

Зрелище завораживало – она ожидала, что все должно происходить «как-то так», но не думала, что это будет настолько здорово! На щеку снова упала сиротливая дождинка.

– Спасибо, сестра, – прошептала Лена и стала медленно спускаться по скользкому травяному склону.