Арзамас-городок

У «низовых» находились тоже славные бойцы из числа рабочих фабрики Жевакина. А в славе упрочились знаменитые кулачники учителя Маницины: Петр и Иван. Петр задался поистине атлетом, да и Иван не уступал, пожалуй, брату, тож корпусным детиной выдался.

…Мы, зачинщики, забияки малые, давно отошли в сторону, быстро растрясли свои опояски. А внизу идет настоящее побоище, несутся оттуда победные крики, стоны и утробный рев.

Но в этой жесткой борьбе не виделось темной, звериной жесточи. Кулачным боем руководило давнее, строгое правило: не держать в рукавице зажатой гирьки, не надевать на пальцы кастета или другой какой закладки, не приходить с замороженной голицей. Не били в лицо, не трогали лежачего или присевшего на корточки, запретным местом считалось — ниже пояса, соблюдалось и такое неписанное правило: сильный или старший по возрасту сражался со своей ровней. Жестокосердия не знали, зла друг на друга не помнили, кончился бой, улеглись страсти и — все, ша!

Э-э… Оказывается, уже и звезды зажглись в низком зимнем небе, пора и по домам, кому-то и примочки требуются, не без того…

У Троицкой горы, внизу Троицкого съезда, сходились стенка на стенку арзамасцы с молодцами Выездной слободы.

Едва ли не с середины прошлого века честь горожан тут поддерживал Иван Иванович Зайцевский. Замечательный человек в своем роде! Воронежский родом, он объявился в Арзамасе по торговым делам, женился тут на дочери купца Корнилова, служил у разных меховщиков, сам стал дельным купцом. В молодые лета славился безоглядной удалью. Лазал на колокольные шпицы, чтобы повесить там горящий фонарь в пасхальную ночь, бесстрашно вел себя при тушении пожаров. Вот и на кулачных боях, бывало, охулки на руку не положит — не подводила она купца.

Иные кулачные мастера очень дорожили своими природными данными, отдавали дань даже суеверию, бодрили себя перед боем заговором:

«Стану я, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь, из двери в двери, из ворот в вороты, в чистое поле, на восток, в восточную сторону, к Окиан-морю, и на том святом Окиан-море стоит стар мастер муж и у того святого Окиан-моря сырой дуб крековастый, и рубит тот мастер муж своим булатным топором сырой дуб, и как с того сырого дуба щепа летит, тако же бы и от меня (имя рек) валился на сыру землю борец, добрый молодец, по всякий день и по всякий час. Аминь. (Трижды). И тем моим словам, ключ в море, замок на небе, от ныне и до века».

Кулачный бой у Троицкой горы бывал особенно упорным, зрелищным, он всегда привлекал много болельщиков. За своими силачами плотным валом катилась толпа, то и дело слышались выкрики:

— На ся!

— На мя-я!

И действительно: то выездновцы наседали на арзамасцев, то горожане заметно теснили слобожан.

В самой гуще боя и в самый нужный момент появлялся Зайцевский и, разминая плечи, звал к себе самого сильного селянина:

— Иди, иди-ка на свиданье, сверьк-ка свое дыханье!

А после революции… Нет-нет, а еще выходили на бранное поле ребятушки «разогнать кровь». В двадцатых годах арзамасцы выставляли Алешу Корина. Рослый, широкоплечий, вошел он в самую силу. Жил на улице Горького, слыл также непобедимым. Говорил после:

— Когда выходишь один на один — пристально смотри противнику в глаза. И если он не выдержал твоего взгляда, мигает — ты победишь!

Помнятся и выездновские славные бойцы. Были такие и в селе. В тех же двадцатых — Михаил Левашкин, или он Леванов. Косая сажень в плечах, сердце имел выносливое. А еще и теперь говорят о Насте. Эта деваха на загляденье молотила кулаками противника. Помнится она уже в послевоенное время.

…Было, было, да прошло, минуло.

СТАРЫЕ КУРЬЁЗЫ

И старые курьезы назидают

ТОМИЛИ ЖАЖДОЙ

Теперь для нас-то это выглядит, пожалуй, и забавным курьезом, а во времена оны…

В острожные «каморы» попадались всякие. Судьбу государственных «воров» Москва решала, арзамасский палач только приговор вершил.

Попадались в руки проворных ловчих всякие другие, не ладившие с законом, скажем, сотоварищи тех же разбойников. Известно: вор на вора не доказчик. Да, такие не торопились с признанием и раскаянием, играли на допросах в «молчанку».

Молчит злодей, а вызнать-то о замышлениях лихих его братьев-подельников, что на воле, надо. И вот «немотного сидельца» томили жаждой. Сперва смиряли голодом, а потом давали вдоволь черной икры, но водой после, разумеется, не баловали.

Черная икра в Арзамасе? Да, хватало ее тут. В зимнюю пору тянулись с уральской и астраханской рыбой многие и многие обозы в Москву и далее. Везли паюсную икру не только в бочках, но и в так называемых «пологах» — на плотных, особо сшитых тканях… В городе ее продавали на базаре по пяти алтын за фунт.[52]

Долгую жажду, знать, выдерживал не каждый, таки развязывала она язык и крепким людям. Иначе бы зачем на паюсную чиновным тратиться!

ГУСИНЫЙ ГРАФ

Да, уж как прилепится к кому прозвище — никоими силами его не отлепишь, с тем и проживешь до скончания своих дней.

Прозвище, оно ведь не признает ни чинов, ни родовых основ. Вот поди ж ты, графу Василию Петровичу Салтыкову прозвище дали: гусиный граф!