Арзамас-городок

— Укатали сивок крутые горки… — покачал тяжелой седеющей головой Александр Васильевич и погрустнел взглядом. — Ты, Мишенька, уж очочки воздел на нос. Гляжу, и волосы начали покидать умную голову. Да-а, истинно, истинно: не гребень чешет голову, а время!

— Да и ты, брат, чреват годами. И тебя обмяло времечко, — ответно поворчал Коринфский. — Височки-то, бакенбарды-то снежком припорошило… Но это ничего, седина бобра не портит, — архитектор тут же перевел разговор на другое. — Господин ректор Казанского университета к тебе с совершеннейшим почтением. Так и просил передать.

— Лобачевский?! — Ступин не усидел в кресле, заходил по кабинету. — Значит, доволен он работой ученика моей школы…

— Приятность-то в чем… Подан наш знаменитый математик в модном ныне романтическом вкусе. И схожесть отменная!

— Щегольков у меня художник переимчивый!

Помолчали. Михаил Петрович вдруг вспомнил:

— Брат Федор мне писал, да извещал и протоиерей Воскресенского собора. Уже освятили первый придел?

— Да, в мае! Сам владыка Амвросий из Нижнего приезжал. Что народу было… Хорошо подвинулось у нас с собором. А все потому, что горожане избрали строителями купцов Василия Скоблина да соседа моего Ивана Алексеевича Попова. Ну, а этим, коренным, хорошо помогли пристяжные: староста собора Сергей Васильевич Быстров да городской голова Петр Иванович Подсосов. Порастрясли их строители. А дворяне — эти прохладнее к мирским делам. Но не погрешу: были и от них доброхотные даятели, не без того!

— Стены еще не расписывали, не рядились с тобой?

Ступин помешкал с ответом, задумчиво помолчал.

— В самых добрых отношениях я с отцом Стефаном, и предлагал он мне… Отдаю работу своему бывшему ученику Осипу Серебрякову с сыном. Нет, Осип не корыстник, собор-то наш строится при малых средствах. Пусть и Серебряков оставит по себе память арзамасцам. Но я, Мишенька, совсем-то от собора не отстраняюсь, без меня там не обходится. Фронтоны распишу…

Прощались поздно. Сговорились сходить в собор посмотреть иконостас работы брата Михаила — Федора.

Назавтра день выдался тихим, буран утишился и под чистой синевой неба хорошо открывался весь город.

Первозданной белизной светились снега. Не торопясь, прошлись Сальниковой улицей, Михаил Петрович угадывал «свои дома», которые некогда проектировал.

Хорошо обстраивалась Соборная площадь. С западной стороны ее украшали каменное здание архива с итальянским окном, присутственные места, уездное училище и высокого профиля строения Николаевского　монастыря. С южной подпирал площадь боковой фасад дома Подсосова и два дома-близнеца, выстроенные по проекту губернского архитектора.

Торжественной белой громадой, устремленной ввысь, возвышался перед ними Воскресенский собор. Он был уже отштукатурен. Остановились у магистрата, Ступин не выдержал:

— Сколько ни смотрю на него, все-то не устаю любоваться — великолепно!

И опять, как вчера, полный братской нежности к архитектору, художник крепко обнял его за плечи и не сдержал своей хорошей возбужденности:

— Окреп ты, Мишенька, в крыльях. Высоко, широко над Поволжьем залетал. Уже и теперь ты славой не обойден. Ну, как говорится, дай тебе Бог еще долго-долго украшать наши грады и веси!

Слава об архитекторе Коринфском скоро утвердилась и в печати. На всю Россию арзамасский учитель уездного училища И. Фаворский писал в журнале «Москвитянин»:

«Наружный вид храма представляет четырехконечный равносторонний крест с 48-ю колоннами… Фасады с четырех сторон однообразные с портиками, которые возвышены на 15 ступенях и каждый состоит из 12 ионических колонн, вышиною в 17 аршин, с фронтонами, украшенными по приличию сего ордера и соединенными между собою открытыми террасами. Сверх фронтонов на соединенном аттике и возвышенных ступенях — пять куполов, из которых средний украшен 12 колоннами и таким же количеством окон с арками. Такой храм редко можно встретить не только в уездных, но и в губернских городах».

Друзья тепло простились в тот же день. Ступин волновался.

— Так ты, Мишенька, в Петербург… Лучшие мои ученики сейчас там, в академии… Настоящими мастерами становятся: Ваня Зайцев, Васенька Раев, Афоня Надежин, Коленька Алексеев… Кланяйся от меня столице, ребяткам!

6.　

Этот последний, казанский, период жизни и деятельности Коринфского вместил в себя все: высшую радость творения, российскую славу, мучительную встречу новых веяний в архитектуре, трагедию их неприятий, уход от реалий жизни в романтизм, в иллюзорный мир абстракции и даже средневековой мистики.

Однако в первое десятилетие жизни в Казани Михаил Петрович работал без душевного разлада, его творческие замыслы воплощались на практике, радовали автора, служили людям.