Арзамас-городок

Прием академику был оказан самый радушный, долго сидели за обильным столом. Пригожая супруга Криденера, а она оказалась вдвое моложе барона, больше помалкивала, зато угощала с той знакомой, с той теплой мещанской простотой, что Александр Васильевич по-стариковски расчувствовался.

Живописных шедевров в квартире управляющего имением не оказалось — Ступин немало нагляделся на картины в помещичьих усадьбах, желанный сеттер с умными глазами утвердился на полотне скоро, и художник, получив за труды, откланялся, вовсе не предполагая, что это случайное знакомство с баронской четой будет иметь какое-либо дальнейшее продолжение.

Однако случилось так, что Григорий Карлович вновь пожаловал в школу. Его направил к Александру Васильевичу купец Безобразов, жил такой в Арзамасе. Подивитесь-ка: купец умен, образован, знал иностранные языки, тяготел к книгам, к изящному — такой должен был любопытствовать о Ступине, искать его дружеского расположения. И Безобразов обрел это ответное расположение. Время безжалостно отнимало у художника одного старого приятеля за другим, а здоровая старость без друзей не может.

Их встречи часто начинались с шутливых речений. Михаил Федорович, как всегда с иголочки одетый, был шумен в своей молодости. По ревизской сказке 1850 года ему было тридцать три года.

— Ну, как вы тут?

Александр Васильевич давно заждался молодого приятеля, раскинул руки.

— Вашими молитвами! Живу, Мишенька, анахоретом, мешаю дело с бездельем…

— Уж будто бы! Александр Васильевич, я к вам нынче от изящной словесности с сюрпризом-с! Слушайте, к вашему удовольствию!

Академик не выдержал.

— Брось ты, Михайла, эти басоны пустословия. Говори просто, что такое?

Безобразов не унимался.

— По всей России мчат ныне в тарантасе славу о вашей школе!

— Михайла…

И тут купец ухватился за сверток, что принес. С шумом развернул синюю бумагу, коей в те времена обертывали знаменитые головы сахара, раскрыл небольшую книжку и, надуваясь от важности, начал читать, вначале предварив, что на страницах книжки разговаривают некий князь с неким Иваном Васильевичем.

— Вот что, господин академик, вещает князь: «У меня в особенности замечательно собрание картин». «Итальянской школы?» — спросил Иван Васильевич. «Арзамасской школы… Вообразите, у меня целая галерея образцовых произведений арзамасских живописцев». «Вот те на!» — подумал Иван Васильевич.

— Ну, как, господин академик?! — потрясая книжкой, Безобразов вскочил с дивана, пощелкивая пальцами свободной руки, едва не бегал по кабинету. — Лестно, небось?..

Ступин сидел в кресле с ярким старческим румянцем на щеках. Самодовольно поглаживал редеющие бакенбарды.

— А что-о, Мишенька… В какие только края не разошлись портреты и картины моих питомцев. По всему Поволжью и до Астрахани. В Сибирь даже, вон пишет мне из Иркутска питомец… Продаем здесь в чистом трактире, на Нижегородской ярмарке — по всей России красота расходится, а красота-то, Мишенька, у многих нравы умягчает — помни!

Безобразов приостыл, сел на диван и поворчал:

— Сколько раз вам советовал: что ваши работы, что ученические — подписывать их надо! После сыщутся люди, головы ломать станут, кто творцом-то?!

— Это ты с верным упреком: время стирает и деяния, и имена. Ну, спасибо, виновник моего удовольствия. А чье сочинение?

Михаил Федорович ждал этого вопроса.

— Некий граф Соллогуб. Доложу вам, что сей предмет изящной словесности хвалят и записные критики, я читал. Короче, ура, господин художник! Мадерцы не прикажете ли на радостях?..

— Эк ты в мой адрес разнежничался… Прикажу, прикажу, дерни за звонок. А книгу оставь прочитать. Я закажу ее купцу Бебину, пришлет из Москвы…

Принесли вино, Безобразов картинно смаковал его, опять оживился.

— Александр Васильевич, возрадуйтесь и возблагодарите меня еще раз: сыскал я вам нового ученика.

— Кто таков?

— Надворного советника сын…

— Чего ты мелешь, Михайла. Мыслимо ли птенца Такова!

— Достоверно! Сын барона Криденера спит и видит оказаться в вашем храме искусств.

— Постой, это какой же сын? У барона столько детей…

— Ведомо ли вам… Криденер женат дважды. Первый раз у него супругой баронесса Розен, от нее две дочери… Последний барончик объявился, когда Григорию Карловичу стукнуло шестьдесят — какой молодец!

— Ты что, вхож в семью управляющего?

— Кой-что в моей лавке господин барон обретает, а потом стакнулись на охоте, оно веселей вдвоем-то блукать по болотам. Так вот, старший Криденера, Василий, просится. Скажу на ушко: побочный он сын, родился от Акулины Ивановны до брака. Барон и хлопотал после, да синод отверг все прошения. Короче, не носит Васенька отцовской фамилии. Теперь закончил наше уездное училище, начинал было учиться в губернской гимназии, но не поладил там с учителем французского. А здесь жил у Фаворского…

Академик приложил персты ко лбу. начал припоминать.

— Как же, как же! Сказывал мне как-то Фаворский, есть-де ученик у него, все рисует и рисует. Что же, милости просим! Только отчего для юноши не избрано иное поприще?