Арзамас-городок

«Сия вам притча то, друзья, напоминает:
Глупец учения печется убегать,
И то пренебрегать,
Чего он сам не знает:
И те дела дерзает поносить,
Которых он не может раскусить,
И все-то кажется ему безделка,
Орех беззубая находит белка,
И взявши в рот,
Помучилась, не раскусила,
И, выплюнув, орехи поносила:
Какой негодный плод!»

Учитель неспешно поставил учебное пособие на полку, любовно погладил тонкими перстами сухой корешок книги и резко повернулся к мальчикам.

— Понял ли ты притчу, Иванушка. Что из оной следует, смышляй!

— Не уподобиться бы той белке…

— Уж я постараюсь, постараюсь, отроче, чтобы ты, милой, не уподобился… — мелко хихикнул дьячок и, враз подобрев, отпустил ребят домой.

Ваня уже выскользнул из горенки, а Вася задержался, переминался с ноги на ногу.

— Тебе чево?

Вася побаивался спросить учителя.

— Изограф — это как по-русски?

— От ково слышал?

— От папеньки.

— Так чево же не спросил пояснения?

— Тут маменька подошла…

— Изограф, Васенька, тот, кто недавно в нашу церковь иконы написал, кто изо-бра-жает! А граф — от слова графический, нарисованный…

— Графический изобразитель?!

— Можно и так понять… А коли в интерес, то скажу, что во времена оны были у нас пресловущие изографы, скажем, Андрей Рублев, что прекрасную «Троицу» явил миру. Потом громко известил о себе и Симон Ушаков. Этот уже живство иконописного лика представлял, к парсуне приближался. Ну, беги, беги, у вас обед-то по часам…

2.

В славном губернском городе Тобольске от одного казенного присутствия к другому и далее от дома к дому настойчиво пополз слух о том, что губернский прокурор Григорий Карлович Криденер стал отцом ребенка мужеска пола от мещанки Акулины Ивановой — ах, какой мезальянс! И это при живой жене, урожденной баронессе Розен, при двух взрослых дочерях…

Стояла студеная сибирская зима, канун Рождества: держался крепкий морозец, искрили, сверкали пышные снега у глухих заборов, громко хрустели дорожные крепи под полозьями извозчичьих санок и простых розвальней.

…Где только грех не ходит, кого только в полон не берет!

Случись бы это где-то в деревенской уездной глуши, да не с губернским прокурором… Там, в поместьях, мало ли рождается «бастардов» — незаконнорожденных сынов и дочерей от дворовых баб и девок — будущих садовников, конторщиков, музыкантов, домашних живописцев — там почитаются за обычное дело барские шалости… Но в губернском городе, но у такого высокого чина, да при живой-то супруге, а главное, Григорий Карлыч-то в летах уж почтенных, на пороге шестидесятый ему… Это надо же какого мужа соблазнила молоденькая в семнадцать годков мещаночка, но и то истина: седина в голову, а бес в ребро…

Мальчик получил при крещении имя Василий, а фамилию ему определили восприемника — Васильев. Малыша записали в податное мещанское сословие. В церковную книгу внесли: рожден 23 декабря 1833 года. Тут же и скажем, что рожденный до брака Вася не имел права носить фамилии родителя, пользоваться его дворянским титулом, а та-кож наследовать движимое и недвижимое…

Судьбу сыночка Акулина Ивановна наперед знала, сама мещанская стезя подсказывала: в купцы или в чиновные выбьется — худо ли! Кормля достаточная, и чего боле надо… Не предполагала она в те первые дни своего материнства, что с ней-то самой вскорости станется. Сталось! Внезапно умерла законная супруга барона и он опять же, вопреки ожиданиям местного общества, покрыл свой грех — женился законным порядком на мещанке Ивановой, и стала та баронессой. Сравняла церковь земные условности! Заранее скажем, что смазливая баронесса хорошо отблагодарила Криденера: принесла ему до 1857 года еще пятерых детей! И все они по праву законного рождения приняли баронство, только вот Вася — любимый родителями первенец, до конца дней своих остался в мещанстве…

Барон Криденер получил в свое время хорошее образование, знал европейские языки, любил музыку, стены его дома всегда являлись прибежищем картин западно-европейских художников. Одно плохо: он, младший сын фамилии Криденеров, по старым законам Прибалтийского края, не имел права ранее других старших братьев наследовать родовое имение и вынужден был, как говорили, сам составить себе счастие.

Россия никому из инославных и иноплеменных не была мачехой. И кто только не устремлялся в русские столицы «на ловлю счастья и чинов»… И — наживы! И все находили применение своим силам, своим честолюбивым устремлениям…