Арзамас-городок

Они медленно шли к центру города, и теперь-то Перов не умолкал:

— Я, Ваня, немало походил, поездил и одному радуюсь: богата российская провинция талантами. Несть им числа!

— Не обделил Бог! — нашелся с ответом Свешников. — Да нашим собором, таким вот иконостасом в Рождественской всегда будут удивляться люди.

— В этом и задача художника, чтобы удивлять мастерством потомков! — Василий Григорьевич намеренно польстил Ивану. — Согласен, арзамасские мастера втуне не останутся. Ну, а теперь веди в свой дом, друже, раскидывай скатерть-самобранку, вкусим от хлеба насущного!

За столом, за вином началось извечное: что да как, кто да где.

— По нужде в Арзамас или как?

— Душевные побуждения, Ваня. Все мы живем памятью. Завтра съезжу в Саблуково, а потом в Пияшное…

Иван Матвеевич согласно кивал, тряс патлами густых волос.

— Это ты в самую точку, Василий, о памяти-то. Читаю о твоих работах на выставках. Стань перебирать названия картин — все они, почитай, из твоего прошлого. Помнишь, Ступин сказывал, что у тебя зрячие глаза. Вот смотрю на твоего “Рыболова” в журнале… Так и встает перед глазами наша тихая Теша у Ивановского острова. И не учителя ли уездного училища ты над водой поставил. Тоже ходил в очочках и уж на пенсионе носил красный фуляр на шее. Да ты помнишь! А твоя “Тройка”! Мы тут как-то заспорили в моей мастерской — до хрипоты спорили. Поземка, на втором плане каменная стена и круглая башня. Да ведь это же ребятки салазки с водой тянут вдоль стены Спасского монастыря! Да и твои “Охотники на привале”… Ты же тут, в наших местах ружье-то в руки взял. Помнишь, как славно охотились мы с тобой за Высокой горой? Комар только заедал…

Перов, не торопясь, смаковал вино, поглядывал на разгоряченного Свешникова и тихо улыбался.

— Я, Ваня, и в других местах такое же слышал, вот, мол, это у нас, у нас… А и хорошо, пожалуй, пусть люди своим признают, мне это лестно. Ну, а ты каково?

Свешников притих, мягко оглаживал свой край стола под крахмальной скатертью.

— Что я… Такова талану, как тебе, Бог не дал. Однако, и мне академия аттестат неклассного художника определила. Какой-то я земной, что ли… Долго Ступин меня у себя держал, потом провинциальное довольство, родня… Так и не дерзнул в столицы к собратьям по ремеслу. Но не обижаюсь: мастерская у меня, работаем кистью честно, заветы Александра Васильевича чтим.

— И прекрасно, Ваня! Все мы, что в столицах, что в провинции, народу служим. Сим нам и утешаться!

Напротив стола в гостиной, где сидели художники, висел поясной портрет Ступина. Из темно-коричневой гаммы проступало такое знакомое, чуть улыбчивое лицо учителя.

— Твоя работа?

Иван Матвеевич кивнул.

— Александр Васильевич был натурой выразительной, все мы его писали…

Василий Григорьевич вольно откинулся на резную спинку стула и чужим учительным голосом спросил:

— Не много ли мумьицы на портрете, на щечке-то?..

Свешников не выдержал, сочно хохотнул.

— Не забыл ты, Васинька, о мумьице, а ведь когда-то красочка сия была в чести в академии, да и учитель наш рекомендовал. Помню, упреждал меня Ступин: не отравись, Ваня, ты этой мумьицей, она прилипчива…

— Теперь мало ее употребляют.

Иван Матвеевич опять наполнял бокалы вином, а Перов, глядя на портрет Ступина, отметил про себя и близкую похожесть старого художника и легкость кисти Свешникова — мо-ожет работать…

— Как доживал Александр Васильевич?

— Держи-ка, помянем..

Художники выпили и долго молчали.

— Старость — это ж одиночество, — готов был пуститься в долгие рассуждения Свешников, да вовремя опомнился. — Ступин сознавал, что прожил свою жизнь недаром, этим и держался так долго на плаву. Восемьдесят пять годков было, как отошел, я при нем постоянно… Ну, а ты, Василий Григорьевич, сказывай?

Вино и разносолы за столом охотили к разговору, к признаниям:

— Я, Ваня, всякого лиха хватил за годы учебы. И проголоди, и унижений. Первую жену потерял, двух детей — две непоправимые беды одна за другой. Что пережил! Только работа и спасла. Усадил себя к мольберту, да и написал «Птицелова».

— Читал во «Всемирной иллюстрации». Академика тебе присвоили — радовался за тебя!

— Передвижники показали на своей первой выставке. А теперь, Ваня, думаю поработать над портретами. Смерть всех уносит, а кругом столько светлых личностей: Тургенев, Достоевский… И Саврасова надо успеть оставить на память России. Я, Ваня, кажется, научился писать руки — так все твердят. Руки в портрете, сам знаешь, о многом говорят… Кой-кто льстит напропалую: Перов поет гимн русским рукам!

… На другой день после осмотра мастерской Свешникова — у него работало несколько живописцев и сын Николай — художники пошли на кладбище.

Недалеко от красивой Всехсвятской церкви, на восток от алтаря, саженях в семи увидели невысокую пирамиду из светлого тесаного камня с железным крестом наверху. Могилу окружала простенькая железная ограда.

Перов нагнулся, прочел надпись на почерневшей медной пластине в нижней части памятника.