Арзамас-городок

Пятнадцать долгих лет, до 1894 года, отняло барышистое зелье, а потом родитель сделался комиссионером Московской меховой фирмы «П. Сорокоумовский с С-ми» и опять часто и надолго исчезал из дома, а когда возвращался уставший, какой-то тихий, неловко извинялся:

— Купца, как и волка, ноги кормят. Под лежачий камень вода не бежит, сам знаешь!

В одиночестве все больше забирали книги. Не переводные пустенькие французские романы, что по дешевке продавались и в арзамасских лавках, а исторические сочинения. Начально «Историю государства Российского» Карамзина прочитал и восхитился, а недавно прочел два тома Нижегородской истории, что составил Храмцовский. Какой славный труд, сколь много знаний автор обнаружил! Хорошо бы сподобиться да изложить и про родной Арзамас. Ведь соберутся иной раз старики у родителя в кабинете да как начнут за наливочкой, за пуншиком ворошить старое — заслушаешься. Как матушка Екатерина II Арзамас изволила посетить, как в двенадцатом году горожане для победы над галлами поусердствовали. Записывать скорей все надо, каждый же уходящий человек — это неповторимый мир, отчая история!

Шел Щегольков первопроходцем — трудно первому!

Просмотрел за многие годы подшивки «Нижегородских губернских ведомостей» — вот, вот и вот об Арзамасе. А какой большой сказ о Ступинской школе! Оказывается, писал о родном городе и столичный этнограф Александр Терещенко. Приехал он как-то к помещику Стобеусу в село Красное — дружили смолоду, а помещик-то арзамасской историей занят… Передал собранные материалы гостю, кой-что наговорил от себя, со старожилами свел в городе — и вот в журнале «Москвитянин» очень любопытное изложение. Не только даты, лица, но и разное бытейское, вплоть до местных речений. А правильно, на твердые ребрышки дат Терещенко и мяска напластовал, и славно!

Не сразу сыскал — только у купчихи Подсосовой нашлись «Заметки об Арзамасе» Терещенко. Пришлось покланяться, обещал скоро вернуть, и вернул. Но прежде, конечно, выписки сделал.

Давненько, еще в доме родичей Скоблиных, узнал, что во времена оны купец Шлейников начал, а потом купец Мерлушкин дополнил самую начальную летопись города. Давно сметливые патриоты покоятся на кладбище и едва разузнал, что рукопись та обретается у внучки Мерлушкина, госпожи Яковлевой. Пошел, чуть в ноги не пал: сударыня, не ради простой корысти, любопытства праздного — книгу собираю! Как же, обязательно дедушка ваш будет почтительно назван на первых же страницах сочинения. И Мерлушкин — заботник о славе Арзамаса, не останется для потомков втуне, в мраке безвестности. Рассолодела от горячих слов молодого человека старушка — отдала бережно хранимую рукопись. Глянул — толстая бумага с водяными знаками на просвет, писано полууставом — это значит составлена летопись где-то после екатерининских времен. Ага, вот и о Пугачеве, как его через Арзамас везли, что случилось на дворе купца Сулимова, где остановили на ночь телегу с клеткой, в коей пойманный Емеля сидел…

Не по летам купеческий сын задумчив — в себя обращен, не по летам тих. Где бы и на гульбище праздничное сходить в тесный девичий круг-хоровод, либо на масленой неделе нанести в знакомые дома с невестами ожидаемые визиты — нет, все-то Колинька Щегольков с папкой под мышкой, все-то бегунком. То со стариками в долгих беседах, то в монастырях, церквах от солнышка прячется — там, в ризницах, в печурах перебирает залежалые пыльные бумаги.

Порадовал однажды наставлением протоиерей Федор Иванович Владимирский. С фамилией священника Щегольковы давние-давние знакомцы. Прежде были жильцами одного прихода, а это в те времена много значило. На низу, во Владимирской церкви, родитель о. Федора служил псаломщиком, а отец Николая долго исполнял в храме обязанности церковного старосты. В общем, не раз рядом стояли на молитве Федор и Николай в родном храме.

Владимирский, прошедший строгую семинарскую науку, теперь и законоучитель городского училища, был старше Николая на 13 лет. И все же в этом памятном и после разговоре они сошлись на равных потому, что одинаково преданно любили свой город.

После обедни шли широкой Соборной площадью. Щурясь от яркого вешнего света. Федор Иванович в хорошей запальчивости говорил громко:

— Летописание — похвально! Но тут, провижу, обнимать умом надо многая. Что мне советовать… коли награжден талантом, коли силушка по жилушкам забродила — берись! Но поспешай медленно, медленно, дабы после не насмешить… Вот тебе мое повешение: в соборе хранится рукопись покойного протоиерея Стефана Дубровского — приглядись ты к ней. А о соборе нашем заказываю особь главу. На полезное благочестие читателей!

Владимирский попридержал полу широкой шубы — резкий ветер ее задирал, и вспомнил:

— А ты выездновца Николая Шипова книжку читал ли?

— Мы с Шиповыми родством повязаны — купил я его сочинение, очень любопытные страницы. Так благословляете на труд, отец Федор?

Широколицый, бородатый, длинноволосый протоиерей молодо улыбнулся.

— Ты уже заражен, заболел историей… — И закончил разговор твердо, почти сурово: — Дерзай, и исполать тебе!