Асафетида

Точкин не подвел, нашел решение и вместо священника повез меня к народному целителю. Ипполит Иванович — так записано у Точкина на бумажке — ведет практику еще со времен перестройки, принимает в глуши, не дает объявлений, но пользует немалую клиентуру. Николаю рассказывал о нем Андрей Любимов: какого-то майора-танкиста этот знахарь, единственный, сумел намертво закодировать от пьянства, а самого комдива, если верить слухами, которые курсировали по дивизии, излечил от мужской слабости.

Поездка до места заняла полтора часа. Болоты оказались ничем не примечательной деревенькой из десятка домов вдоль трассы. На остановке вместе с нами выходит пара лет под тридцать бомжеватого вида. Конечный пункт назначения у них совпадает с нашим. Мы идем следом за ними через луг по размокшей грунтовке. Жена тараторит без умолку. Муж сосредоточенно месит ботинками грязь и только раз оборачивается, чтобы тихо бросить спутнице несколько слов. На широком плече у него подпрыгивает в такт ходьбе трехцветная спортивная сумка.

— Устали? Давайте передохнем. Всё равно автобус обратный нескоро, — забеспокоился Точкин, когда во второй раз я тяжело оступился. Колени у меня сгибались со слышимым скрипом, да и всё тело словно задеревенело. Согнуться и перевязать напитавшиеся влагой шнурки стоило такого труда, что я почти готов был просить о помощи.

Порыв ветра с трассы донес голоса болотских собак.

— Собака лает — ветер носит, — тут же неясно к чему сообщил Николай.

Мне осталось вежливо согласиться. Он стоял в шаге от меня и не спускал глаз с черной птицы, невысоко парящей над пожухлой травой.

В ответ на попытку взять меня под руку я запротестовал. Остаток дороги шли еле-еле, всё дальше отрываясь от наших попутчиков.

Яма на въезде в центральную усадьбу засыпана щебенкой. Ближней к дороге стоит контора — подпаленное с одного угла здание в полтора этажа, напротив нее — похожий на сарай сельский клуб, окна в котором скрупулезно выбиты до последнего, включая слуховое в крыше. Отдельная дорога ведет к вытянутому зданию, вроде барака или конюшни.

Население жилых двухэтажек, которые образуют общий двор, и в лучшие годы едва ли насчитывало сотню душ. Теперь дым из труб — единственный признак жизни, и летом усадьба наверняка сошла бы за призрак. Двор разделен надвое секцией дровяных сараев. Хотя в сельской местности бывать прежде мне не случалось, панорама почему-то кажется до боли знакомой.

Перед домом целителя припаркован УАЗ-469 «Козел» цвета хаки — единственный на поселение автомобиль. Скамья у подъезда, очень давно не крашенная, блестит от недавнего дождя. Точкин достает припасенный в кармане экземпляр рекламной газеты «Здоровье в дом», шумно отрывает лист, комкает и протирает лужу. Меня он приглашает присесть, а сам, не найдя рядом урны, направляется со своей промокашкой к мусорке в центре двора.

Навстречу ему из-за сараев, резвясь и напрыгивая на бегу друг на дружку, вываливается пара молодых псов — судя по внешности, родные братья: оба без ошейников, через шкуру проступают ребра. Добежав до контейнера такой же, как они сами, коричнево-ржавой масти, псы по очереди на задних лапах заглядывают внутрь, и, не обнаружив съестного, уносятся прочь.

К тому времени, как из подъезда появляется опередившая нас парочка, меня уже начинает знобить от холода. Я уступаю Николаю место и тяну на себя подъездную дверь со стеклом, продырявленным камнем. Несмотря на сквозняк, на лестнице воняет деревенской уборной.

— Ипполит Иванович? — стучусь я, поднявшись на второй этаж.

— Архип Иванович, — исправляет хозяин с нажимом.

Я извиняюсь за Любимова, который перепутал имя.

Его квартира без удобств с первого взгляда напоминает нашу островскую: прихожая, туалет, кухня и две крохотные комнатенки. Все двери закрыты, кроме одной, что ведет в приемную.

Пыльные жалюзи в комнате опущены. Тускло светит люстра с тремя хрустальными плафонами-шариками, между которыми сплел паутину скончавшийся, наверное, еще по осени паучок.

— Одрец возьми, — командует целитель.

Я не сразу соображаю, что он имеет в виду, но потом беру табуретку и приставляю к конторскому столу, за которым хозяин сидит в кресле, обитом пурпурным бархатом. Он одет в брюки и вязаную жилетку на пуговицах поверх полосатой рубахи.

Стены помещения выкрашены в невыразительный белый цвет. Почти половину пространства занимает самодельный шкаф с фасадом из строганной доски.

Подоконник и две полки на стенах заставлены иконами. Лампадку перед киотом Богоматери потушили немногим раньше моего прихода, и комната до сих пор окутана сизым дымком. Но даже сквозь благовоние ладана пробивается тот же, что и на лестнице, туалетный дух.

Лет колдуну около семидесяти. У него узкое лицо с глубокими глазными впадинами и хищным носом крючком, сам он худой как скелет. Посередине седой головы, будто циркулем, отмерена лысина в форме идеального круга.

Я присел на краешек одреца и рассказал ему сначала про гибель бабушки, потом про кошмары, которые начались с отпевания в церкви Василия на Горке.

— А в яви мертвяков видишь? — Сразу попал в точку он.