Асан

Но этого я вообще не понимаю. И не принимаю. Чушь!.. Где-то его заклинило… И опять косит под фобию!.. Какое мое дело… Неужели контуженный хочет меня убедить, что его пули шли вслед за этой передаваемой п-п-пачкой д-денег. Глюки… Чушь!.. Я не могу такое даже слушать всерьез. Мое дело промыть ему мозги. И отправить к своим.

— Чушь! — ставлю я временный вердикт.

Пацан придавлен чувством вины. Убить, мол, он не убил… Но ведь он стрелял в офицера, вот и виновен.

— Чушь. Сам себя оговариваешь.

— С-стрелял в п-пачку.

Опять?.. Мне хочется дать ему по балде. Особенно раздражает (и не поддается переосмыслению) эта его великолепная навязчивая мысль, что он стрелял в чеченца из-за денег в его руках.

Или он так хитро оправдывается?

— Что?! Что?.. Ну-ка, Алик, еще раз!.. Ты хочешь сказать, что стрелял в пачку денег?

— Д-да, — сказал он, но все-таки с заметным колебанием.

Чушь следовало в нем перебороть. Чушь следовало из него вышибить.

— Это смешно, Алик… Рядовой Евский, это смех! Ну-ка отвечай!.. Ты же не сумасшедший?

— Н-нет, — сказал он, но опять с колебанием.

— Помни это, рядовой!

Бедняга пытался объяснить некую сложность той ситуации — конечно, не в сами деньги стрелял… рука с деньгами… рука чужого человека… вдруг возникший чеченец с деньгами… Возможно, фобия и впрямь некий психосгусток, который Алику словами не определить и не выразить. Не суметь ему… Тем более этого не суметь мне, майору Жилину. Не выразить… Потому что майор Жилин в подобную белиберду не верит.

Моя мысль проста: хочешь оправдаться, не напускай туману.

И пора уходить, разговор меня ненужно утомил.

— Ты, Алик, просто засмотрелся на эти сраные деньги, которые чич протянул майору Гусарцеву!.. Ты же забыл открытую дверцу!.. Помнишь дверцу?

— П-помню.

— Ну вот. Ты же сам говорил, что дверца джипа болталась туда-сюда. Тебе мешала… Дверца качнулась… Дверца шлепнула по дулу твоего автомата. Самую чуть шлепнула… Но этого хватило, чтобы твои пули сместились в сторону майора.

Пусть думает.

Времени уже нет, я ухожу.

Их контуженность, как я отмечаю, отступает неохотно. Но зато меняет личину. Алик, к примеру, уже не так сильно струит слезы своим левым глазом. Зато чуть усилилось его заикание.

Практически они оба не выходят из своего восьмого пакгауза. И, безусловно, необщение с солдатами им на пользу.

Я им уже сообщил, что в планах начальства колонна Хворостинина на Ведено. И с колонной они оба — туда. Уже скоро!.. С первой же колонной. Пацаны ждут. Томятся, слыша иной раз грохот сгружаемых бочек. (Исчерпали ресурс ожидания.)

Ах, как они оба ждут возвращения к своим. Вернуться в свою воинскую часть — как вернуться в их былое, доконтуженное время… То время и та служивая жизнь кажутся им сейчас счастливыми, счастливейшими. Это же надо, чтобы так страдать по солдатским будням!.. Они просятся, они хотят туда, они умоляют. Они, как завороженные прошлым. Верните нас к нашим, верните в те дни!

Шизы. Настоящие шизы!

На лунную полянку. Уже днем потянуло туда. Поговорить с женой… Но среди дня шумно!

Сначала наш, складской шум, бочки. Казалось, их катят вечно… Бу-бум. Бу-бум. Бу-бум… Следом и поверх бочек шумы Ханкалы. Эти шумы шли издали, шли, как бы обтекая нас, но зато возвращались и множились эхом… Со всех сторон… Особенно слева, где дорога и где, подгоняемые войной, гудели машины. Дорога тоже полна воинского тщеславия. Машины перекрикивали, перевизгивали друг друга.

А следом совсем уже разные, неразличимые, невнятные резкие звуки… Словно вбивали сваи. Но вбивали громадные сваи не в землю, а в небо… Куда-то вверх. Даже в самые облака… Ханкала!.. Я так и не решился на домашний разговор. Просто посидел три минуты на скамейке… В самой середине дня.

Я встаю рано. Едва заслыша что-то сквозь сон… Разогревающиеся моторы складских машин. Но все-таки я без спешки. Люблю начинать утро с некоторой ленцой, лишь постепенно разгоняясь.

Звонки должны бы начаться через полчаса, ан нет!.. Позвонил Суфьян. Чеченцы встают раньше нас.

— Я слушаю, — говорю я. — Внимательно слушаю.

Слово «внимательно» для моего информатора Суфьяна знаковое. Слово означает, что мой мобильник в моих руках (а не в чьих-то) и что голос мой неподделен. Означает, что майор Жилин слушает. И что все в жизни правильно.

Суфьян сообщает: он видел в том леске, что от его селения немного на север, дым… Видел там дым. Дымки… Примерно где Сухой Ложок. До перекрестка. Отдельный такой там лесок, и в лесу — два, а то и три утренних дымка… Ранний завтрак.

— Я думаю, это наши… Думаю, убивать ваших хотят, Асан Сергеич.

— Что за дымки?

— Вкусные, — он засмеялся.

Он сглатывает (я слышу) слюну… Вкусные дымки раннеутреннего завтрака. Чичи спустились с гор. Чичи набивают желудок… Перед боями.

Вот!.. Суфьян прибавляет, что чичи уже знают про колонну на Ведено в ближайшие два-три дня. Знают, что колонну поведет выздоровевший Хворь… Что в колонне будет некий высокий чин. Что в колонне будет прибывшее пополнение. В основном молодняк. Контрактников мало.