Асьенда

Я отбрасывал эту мысль всякий раз, когда она приходила в голову. Я яростно оберегал воспоминания о ее последней ночи в Сан-Исидро, защищая их от сурового света внешнего мира. Я не был готов покаяться. Не был готов отпустить.

Быть может, мне следовало отдать дань уважения ее решению распрощаться со мной и позволить нашим путям расходиться и дальше. Но я был слаб. Я написал ей письмо и отправил его. За ним поспешно последовало и второе, родившееся, когда тревога разбудила меня темной ночью. Короткое и формальное, оно содержало в себе извинения за то, что я предположил, будто она захочет получить от меня весть, и извинения за первое письмо, которое было определенно… откровенным. Возможно, неприличным. И точно глупым.

Я и не надеялся получить ответ. Да и как я мог? Что, если б я понадеялся, а ответ так бы никогда и не пришел? Или если она бы ответила?.. Я не знал, как быть тогда.

И теперь, когда это все же произошло, я обнаружил, что руки мои дрожат.

Дом зашевелился. Мог ли я принять его скрип за самодовольный? Дом был удовлетворен? Возможно, он позаимствовал это ощущение у кабинета Паломы с Мендосой. Возможно, за время моих тихих визитов он почувствовал, что внутри меня тоже образовалась дыра и что я, как и он, исцеляюсь от своих ран.

Возможно, он почувствовал и причину.

Любопытное присутствие привлекло мое внимание сверху. Я не слышал слов, ведь дома, исцеленные, как этот, были лишены возможности говорить, но понял вопрос.

Где? Где она?

Я знал, о ком идет речь. Не о Марии Каталине, нет – дом с радостью избавился от нее. Он спрашивал о той, которую помог спасти, проведя нас по лестнице и выведя за дверь в ночь пожара. Той, которая уехала с намерением никогда не возвращаться. Той, чье письмо я только что сунул в карман.

– Ее нет, – прошептал я. – Теперь здесь только ты и я.

Я подошел к дверному проему и, проходя мимо, похлопал его, как обычно хлопают по бокам лошадь после долгого и утомительного путешествия.

Где-то наверху закрылась дверь.

Я вздрогнул и с проклятием отдернул руку.

Над головой раздался тихий смех. Я поднял взгляд к стропилам, сердце гулко ударилось о ребра. То было не пронзительное девичье хихиканье, что мучило нас с Беатрис последние несколько недель, – нет, то была гармония разных голосов, и какие-то из них были старше и туманнее, и я никогда прежде их не слышал.

Я заставил сердце замедлиться и нахмурился.

Дом дразнил меня.

– Cielo santo, – огрызнулся я, но в уголках моего рта заиграла ласковая улыбка. Я подошел к входной двери.

Асьенда Сан-Исидро исцелялась от своих ран.

Я вышел к дневному свету и достал письмо Беатрис из кармана. Кончиками пальцев я провел по своему имени, написанному ее рукой, и по зеленому сургучу, которым она запечатала письмо, чувствуя себя вором, полным трепета перед украденным сокровищем.

Со временем и с Божьей помощью я тоже исцелюсь. Но сейчас я к этому не готов.

Пока что нет.

Я распечатал письмо.

Примечания автора

Все это началось, потому что я боюсь темноты.

В течение первых восемнадцати лет моей жизни мы с семьей сменили девять домов. На четвертом доме я поняла, что все они разные. Одни дома смирные. Пустые и тихие. У других же есть долгие-долгие воспоминания, повисшие плотно, будто занавески, и такие густые, что можно почувствовать эту горечь, едва переступив порог.

У меня есть теория о домах, говорит Андрес.

С тринадцати лет, когда моя семья поселилась в восьмом доме, я считала чувство, что за тобой кто-то наблюдает, невыносимым. Я стала спать с включенным светом. Я годами терпела издевки от сестер. Я все еще боюсь тех сокровенных ужасов, что видят и хранят дома, и копящихся десятилетиями обид, которые пятнают стены, будто наводнение.

Но это всего лишь теория, в конце концов.

Теория, благодаря которой зародилось семя идеи.

* * *

Будучи юной мексикано-американской читательницей, я пыталась найти в художественной литературе репрезентацию. Но ее просто не существовало. Я цеплялась за любую брюнетку на странице и отчаянно искала зеркала, которые отражали бы мой опыт, – когда ты чувствуешь себя не в своей тарелке в месте, которое должно было стать тебе домом.

Уже из первых набросков я поняла, что в этой книге – которая является жертвой на алтаре моих детских страхов и оммажем Ширли Джексон и Дафне дю Морье – будут изображены персонажи, которые выглядят как я и моя семья, говорят и ведут себя так же. Еще я сразу понимала, что хочу, чтобы действие романа происходило во время или после Мексиканской войны за независимость, ведь этот период занимал меня годами.