Асфальт

Миша сидел и понимал, что такого счастья уже не будет. И не будет даже не потому, что Юли не стало, не потому, что Юля умерла и её больше не будет НИКОГДА… А потому, что Юли не стало в Мишиной жизни в прежнем качестве уже давно. Уже давно он Юле не задавал вопросов. Уже давно прошло то время, когда без вечернего разговора за чаем или за рюмочкой на кухне старой профессорской квартиры на Кутузовском не приходил глубокий и счастливый сон. Уже давно для Миши исчезла жизненная необходимость каждый вечер либо заскочить к Юле, посидеть, поговорить, сообщить ей что-то, посоветоваться, спросить, либо обязательно вечером позвонить и тоже долго поговорить.

У Миши давно не осталось вопросов к Юле. Вопросы в какой-то момент стали такими сложными, что Миша просто их не мог никому, даже Юле, сформулировать. Вопросы в какой-то момент остались у Миши в основном к себе. А к остальным у Миши возникли в основном претензии.

Но то время, когда он мог обо всём и бесконечно расспрашивать Юлю, вспомнилось остро и как очень счастливое. Это время, понял Миша, уже давно ушло. А теперь и Юля умерла. Умерла не надолго, и не на очень долго, а НАВСЕГДА.

И Миша очень ясно увидел себя сидящим на кухне своей московской квартиры. Он увидел себя совсем не начинающим какое-то дело юношей, а, наоборот, человеком, который давно углубился в процесс, человеком в самой гуще и середине процесса и в самой середине жизни.

Миша не почувст вова л от этог о ник а кой ра дости. Он поч т и физически ощутил, как огромный пласт жизни отделился от него, перестал быть частью его сегодняшней жизни и превратился в безвозвратное. Превратился в прошлое.

– Юля умерла, – почти бесшумно сказал Миша одними губами и тихо, печально заплакал так, как плачет человек только в одиночку, практически беззвучно и сильно кривя лицо.

* * *

Через несколько минут Миша стоял на балконе всё в том же своём стареньком, но любимом халате, курил, мёрз, точно так же, как полтора часа назад. Но он ясно понимал, что за эти полтора часа произошло больше, чем обычно происходит между двумя сигаретами.

Миша смотрел на Москву, на горящий огнями видимый ему кусочек проспекта. Этот кусочек горел огнями и гудел.

– Ну что, родная, – выдыхая дым и пар, тихо, но отчётливо сказал Миша Москве, – ещё одного человека доконала?! Доконала и гудишь? Ну гуди, гуди… Что ты ещё можешь?..

* * *

Мишу часто удивляло то обстоятельство, что он, оторвавшийся от Архангельска, стал ощущать свой родной город как крошечный, тупиковый и непонятно как и чем живущий, хотя именно там, ему казалось, было сосредоточено то, что Мише было дорого, и то, что он старался любить. Именно там жили родители, брат, все другие ближайшие родственники, там остались друзья детства и юности, там было много дорогих и неслучайных мест. Со многими, очень многими улицами, домами, дворами было что-то связано.

А Москва? Миша ощущал и знал себя человеком, который в Москве живёт и понимает этот город. Но, в сущности, он в столице знал меньше людей, чем у себя там, в Архангельске. Город Архангельск Миша знал очень хорошо. Весь Архангельск был исхожен, излазан, изъезжен и изучен. А в Москве Миша неплохо знал центр, основные магистрали, свой околоток и несколько привычных маршрутов. В машине всегда лежала карта Москвы, и она часто была востребована и необходима.

Людей Миша в Москве знал довольно много, а вот общения стало существенно меньше. На общение в Москве нужно было много сил. Силы Миша в себе ощущал, но тратить их на общение в Москве не хотел. Рабочие контакты Миша общением не считал.

Хорошо ли ему было в Москве?.. Даже в ту бессонную ночь он всё равно сказал бы – «хорошо!». Хотя в то же самое время он не понимал, чего же хорошего.

Интересно ли ему было в Москве? Да Миша и не видел эту Москву, и не за Москвой он ехал в Москву. Что он здесь видел? Чего хорошего он получал от Москвы как от города? Он, как только обосновался в столице, сразу стал её ругать, ворчать и сердиться на всё то, на что сердятся и ворчат все столичные жители и не только. На пробки, на жару летом, на холод и серость зимой, на усталость, на нехватку времени, на цены, на то, что никто не держит слова и все всё плохо делают, на всё, чего в Москве много, и даже на то, чего в Москве мало.

Почему именно в Москве Миша с особой гордостью подчёркивал, что он с Севера, что он из Архангельска, что он не местного замеса?

Каких только вопросов и ответов не промелькнуло, не проскочило в Мишиной бессонной ночи?! Сколько раз он вышел на балкон покурить? Он не считал.

Он некоторое время полежал на диване, на котором ему всегда было удобно смотреть телевизор, но в бессонную ночь на нём было совершенно неудобно. Он ходил из гостиной на кухню и обратно. Пару раз ставил греть чайник и оба раза забывал чаю выпить.