Асфальт

Мише открылась тогда удивительная и смешная вещь. Он обрадовался этой простой мысли и совершенно очевидному соображению… Чем отличается Москва от всех других городов страны и мира? Во всех других городах приезжих людей город, куда они приезжают, интересует как город. Кого-то в большей степени, кого-то в меньшей степени. Но люди едут в города, как в конкретные города. Он знал людей и слышал от них, зачем и почему они уехали в Париж, и именно в Париж. А кто-то рвался в Лондон. Кто-то взахлёб рассказывал о том, как понял, что такое настоящая размеренная жизнь, именно в Берлине. Сколько Миша читал прекрасных высказываний о Нью-Йорке. А кому-то сильно нравился какой-то конкретный маленький городок, конкретно на юге Италии. Миша знал людей, которые даже переехали в Санкт-Петербург!

И все эти люди говорили, что им так нравится в Париже гулять и пить кофе, именно где-нибудь в районе Трокадеро. Другие мечтали гулять не по Гайд-парку, а именно по Риджен-парку, и поэтому поселились на севере Лондона. Кто-то рвался в атмосферу Манхэттена. А кто-то очень любит ездить на выходные в Царское Село, а Дворцовая набережная даёт ему силы жить. Миша слышал это от многих, у многих писателей читал, да и сам ездил в европейские города за тем же.

Но он не слышал ни разу ни от кого и не знал ни одного человека и даже про таких не слыхивал… которые могли бы сказать: «Я приехал в Москву, чтобы иметь возможность прогуляться по Остоженке, чтобы бродить по Тверской, посещать Третьяковскую галерею, Большой и Малый театры и иногда выводить детей в парк имени Горького.

Никого из тех людей, которые заполняют отправляющиеся на Москву поезда или вылетающие в столицу самолёты, Москва как город не интересовала. «Все ехали и едут сюда за жизнью, – думал Миша, стоя у балконной двери, но на балкон не шёл. Сигареты он держал в руке. – Все хотят здесь жить и не так, как жили до этого. А как? Как тут жить-то?! – он продолжал стоять у двери на балкон. – Нет, пока курить не пойду. Нужно сделать паузу, а-то из ушей сейчас дым пойдёт», – решил он, да так и остался стоять у двери на балкон.

«А в Архангельске что?» – думал Миша и понимал, что от нехватки сна и какой-то липкой тягучести времени, которое в бессонную ночь – как капля смолы на сосновом стволе в тёплый день. И вроде капля и прозрачная, и чистая, но всё не капает, не падает. Миша чувствовал себя жуком, увязшим в этой бессонной ночи, как в капле смолы. Время той ночью было прозрачно, пронзительно и неподвижно. И из-за этой неподвижности мысли плелись и путались, как у пьяного. Но только Миша был не пьян, и мысли чувствительно задевали и при этом складывались во что-то, Мише неведомое, в какую-то пугающую конструкцию.

И Миша понял, что очень не хочет глубоких больших открытий и решений этой ночью. Он понял, что хочет утром поехать на работу, снова целиком погрузиться в дела, снова увидеть в этих делах безусловный смысл, а вечером встретиться с приятелями и выпить с ними. И в ту же секунду он понимал, что не может не углубляться этой ночью в свои мысли и переживания и, скорее всего, просто так, как обычно, на работу ему поехать утром не удастся. «Надо бы не углубляться», – говорил себе Миша.

– «Да! Так всё-таки, что же в Архангельске? – сам себе сказал он, вспомнив более простую, на его взгляд, тему… – Ты с мысли не сбивайся», – мысленно, стараясь перейти на шутливый тон, приказал себе Миша.

* * *

Но вспомнил Миша не Архангельск, а вспомнил Миша по законам бессонной ночи Норильск… «Вот где ужас-то», – подумал он.

Миша был там прошлой зимой. Прилетел на два дня, провёл переговоры. В процессе переговоров он понял, что столкнётся с большими трудностями, к которым не был готов. Он почти сразу решил, что в Норильске делать ничего не будет. Объёмы работ были небольшие, а специфика была очень серьёзная. Слетал впустую. Да на обратном пути застрял в Норильске на двое с лишним суток из-за нелётной погоды.

Он всегда считал себя северянином и гордился этим. Архангельск, Северная Двина, истории про мужественных и смелых людей Севера – поморах – это были предметы его гордости. Но в Норильске он понял, что про Север он ничего не знает и настоящего Севера не нюхал.

Когда Миша был в Норильске, температура ни разу не поднялась выше –50 °C. По улицам, разумеется, он не гулял. В машине и в помещениях было тепло, но сам факт лютого холода, сам вид улиц, почти без людей и совсем без деревьев, само знание того, как далеко он от дома, ощущение просторов и мёртвой, тёмной и безжизненной тишины, которая лежала между ним и сверкающей всеми своими безумными мощными мышцами Москвой, наполняли сердце грустью и желанием немедленно вернуться в столицу.

В общем, тогда он слетал бесполезно, знакомых или приятелей не приобрёл, потому что решил, что дел никаких в Норильске вести не будет. Вечером второго дня он поужинал в гостинице в ресторане. Ел сильно зажаренную оленину с клюквенным соусом. Блюдо называлось незамысловато – «Северный олень».

– Так вот ты какой, северный олень, – сам себе сказал Миша, с усилием разрезая кусок мяса.