Асфиксия

Застолье по-итальянски – это всегда море еды, вина, беззаботности и бесконечное ощущение, что у тебя праздник каждый день. Когда в очередной раз собираемся за столом с семейством Марино, где детей столько, что можно заполнить ими какой-нибудь частный детский сад, у меня возникает чувство, что к концу вечера я оглохну.

Впрочем, уже через день я начну скучать по Альберто и Силване. И по их многочисленным отпрыскам тоже, хотя до сих пор мне так и не удалось запомнить их всех по именам.

Никогда не думал, что такая тихая, уютная и размеренная жизнь будет мне по нутру. Когда занимаешься своим небольшим ресторанчиком, думаешь о том, в какие цвета перекрасить стены в гостиной и споришь с женой по поводу оттенков лазурного.

Да-да! У лазурного есть много оттенков, б*я! И это открытие не даёт мне уснуть три ночи подряд, потому что я, мать его, лежу и думаю, как же я жил тридцать-то лет с лишним без этой инфы? Но Тоне нужно, чтобы стены были именно того оттенка, а не вот того, и я покорно соглашаюсь.

За последний год она стала совсем другой. После того, как решили всякие бюрократические проволочки, на которые ушло много времени и сил, Тоня будто бы обрела спокойствие. Словно всё это время не верила, что у нас всё может получиться. А когда стала моей женой в маленькой итальянской цервкушке, я и сам почувствовал это самое спокойствие. На этот раз окончательно.

– Кирилл, – с акцентом говорит Альберто, и я усмехаюсь, как и всякий раз, когда слышу своё имя, произнесённое устами итальянца. – Наверное, с открытием совместного дела теперь придётся повременить?

На его лице – хитрое выражение. За столом стихают звуки, Тоня так и не доносит бокал воды до рта. Силвана улыбается.

– Почему это? Ты передумал? Если сейчас помещение под ресторан уйдёт, мы потом вообще можем такого хорошего не найти.

– М-м, ну, я думал, вы сейчас будете заниматься детской.

Какой детской? Какой, мать его, детской, когда я это помещение у прежнего хозяина буквально зубами выгрызал?!

Тоня опускает взгляд, поджимает губы, и до меня, кажется, начинает доходить. Только почему она мне не сказала, а Альберто в курсе?

– Она не говорила, – будто прочитав мои мысли, заверяет итальянец. – Просто когда у тебя пятеро детей, на такие дела взгляд уже намётан.

Силвана вступает в беседу, они начинают обсуждать что-то с мужем, хотя для меня речь итальянцев – то, за чем нереально угнаться. Да я и не хочу.

Смотрю на Тоню, и она смотрит в ответ. Улыбается робко, будто не знает, как я отреагирую. Но ведь должна почувствовать, какой безумный коктейль всего рождается во мне в этот момент? От желания утащить жену к нам домой и показать, что я обо всём этом думаю, до потребности кричать на весь мир, что я охренеть как счастлив.

Но я просто молчу, улыбаясь в ответ, и на щеках Тони появляется румянец.

Я не помню, когда захотел её впервые. Да сейчас это и неважно. Важно лишь то, что если ты любишь человека до безумия, до одури, до асфиксии, а он любит тебя в ответ, нужно вывернуться наизнанку, но сделать всё, чтобы он остался с тобой рядом.

Я – сделал.

Бонус

Чёртова деревня. И чёртов холод, смешанный с ледяным ливнем. И дорога, пролегающая узкой полосой по какому-то полю. Пока доберёшься до той части, где расположены приличные коттеджи, в числе которых и тот, что принадлежит её отцу, можно проклясть весть свет.

Лена вжала педаль газа в пол, когда маленькую спортивную машину бросило в сторону в луже со слякотью. Из-под колёс полетели фонтаны жидкой грязи.

Будь всё проклято! Всё – трижды. И жизнь её никчёмная тоже. Она ненавидела такие места, где глушь, никаких развлечений, а из удовольствий разве что свежий воздух, который ей даром не сдался. Но почему-то именно сюда захотелось сбежать от отца. После того, как она помогла Кириллу, а он об этом узнал, Лена поняла, что её жизнь покатилась куда-то в пропасть.

Горский смотался с её маникюршей, а отец… О, он однозначно её возненавидел. Она никогда не видела его таким. Даже когда мать умерла, а он сначала закрылся, а потом начал вымещать злость на дочери. Даже тогда в его взгляде не было столько ненависти. Чёрной, ничем не прикрытой. Казалось, дай ему оружие в руки, он выпустит ей пулю в лоб без лишних вопросов.

Машину повело, движок взревел, и Лена ругнулась сквозь крепко стиснутые зубы. Доехала, мать его! Увязла в грязи по самую макушку. Она осторожно открыла дверцу и застонала – в её ботильонах по такой слякоти не то что пары шагов не сделаешь, а вообще увязнешь сразу же, стоит только выйти.

И что теперь делать?

Покосившись на соседнее сидение, на котором валялась непочатая бутылка виски, взяла её и повертела в руках. К горлу подступал истерический смех, или это были рыдания? Она не могла понять, пока с губ не сорвался первый неконтролируемый всхлип.

Ей нужно было хоть чем-то заглушить эту горечь, которая появилась привкусом во рту так давно, что Лена с ней свыклась. Как свыкаются с хронической болью, что становится спутником жизни.