Асфодель

– Обидишь её, актинию такую! Да нет, мне Лику жалко стало, вот честно. Хорошая ведь женщина, да только сломали её бабские штампы – «замуж, любой ценой замуж»! И не поймёшь даже – сама ли хочет или щупальца эти за неё? А с другой стороны, куда ей ещё-то? Образования нет, талантов тоже никаких не видно – тут только в семье расцветать, так кто ж с такой семью создаст? Будущему русскому отцу семейства нужна и женщина – будущая мать семейства, а не «переходящий приз» с двумя детьми, согласись?

– Вот именно. «Зачем мне чужая мать? У меня своя есть!» – сформулировал Артур. – Кристина, конечно, тоже мать, но тут, как ты понимаешь, не тот случай. Это не она – «женщина с ребёнком», это Белка – «фея с мамой».

– Вот-вот! Тем более что и мать из Лики так себе, Натка просто в ужасе была, когда Нину первый раз увидела. Ну и кем бы выросла девочка, если бы мы не подхватили? Уж точно не магиней внешнего ковена.

– Кстати, Линка! – заметил Страж Вихрей. – Ты уже второй раз употребляешь этот термин – «внешний ковен». Что под сим подразумевается – Спутники с воспитанниками или вообще все, кто хоть как-то при делах?

– Только маги, разумеется! Между прочим, их должно быть тринадцать.

– Ну, это понятно, ковен и есть – тринадцать магов. Хочешь сказать, что к нам присоединятся ещё четверо?

– Да. И они, к сожалению, будут последними. Больше никакой магии я на Земле не чувствую.

* * *

Опять дождь, и опять холодно.

«Даже не «опять». Всегда дождь, и всегда холодно», – с тоской думает девушка, неподвижно берегущая капельки тепла.

Она вновь трогает изразцы выпирающего в комнату бока печи – нет, по-прежнему холодные. Глупо, очень глупо надеяться, что отец распорядится топить, – вода же не замерзает ещё?

Девушка знает: «Желая тепла для тела, ты обрекаешь на вечный холод свою бессмертную душу». Знать-то знает, но как раз душой-то и не чувствует! «И не принимаю», – испуганно осознаёт она, и внутренний пёс свирепо клацает зубами: «Нельзя!»

«Супа бы тебе горячего…» – Селень неожиданно для самой себя улыбается псу – грозному и ледяному, выстуживающему её изнутри, как мокрая стынь – снаружи. – «И сам согрелся бы, и меня согрел…» – она уже не пугается крамольных помыслов, и пёс, как ни странно, смотрит на неё понимающим, почти человеческим взглядом. – «А мне бы – дожить до времени, когда позволительно будет выпить чашку тёплого молока», – стрелки настенных часов, такое впечатление, от холода тоже застыли на месте.

Девушка обречённо кутается в шерстяную накидку и берёт со столика «Духовные эмблемы для девиц». Книга такая же стылая, как и всё остальное вокруг, но хоть так скоротать время! Назидательные истории о благонравных девицах лениво сыплются, как горошины из одного замёрзшего стручка.

«Опять я о холоде! А впрочем, ничего удивительного – истории-то, по большому счёту, об одной и той же девице, которая терпела голод и холод, зная, что Всевышний греет её душу. Не отдала свою тёплую одежду замерзающему человеку, не попыталась раздобыть огонь, даже к Господу с молитвой и то не обратилась, раз уж такая святая, – просто бессмысленно терпела, дура! Ой…»

Она испуганно оглядывается – не услышал ли внутренний пёс вырвавшееся слово, которое благовоспитанной девице и знать-то не подобает? Но вспышка юного протеста чуть согревает её, и Селень продолжает крамольничать, с презрительной усмешкой отбросив душеспасительные писания, – она решительно встаёт и открывает комод.

Ларец с её девичьими украшениями не стоит и трогать – всё какое-то бездушное и опять же холодное, даже прикасаться неприятно, тем более сейчас. А вот резная шкатулка в глубине… Оглянувшись на дверь, девушка перебирает камни матери – небогатые, зато не фамильные, а её личные. Впрочем, надевать их ей всё равно не позволяют – слишком скромные они для благородной невесты, слишком неподобающая у них красота для такой скромности, и слишком много жизни, тепла и тайны.

Задержав дыхание, она созерцает цепочку с единственным самоцветом, который, пожалуй, не назовёшь скромным, – довольно крупным, нереального ласково-зелёного оттенка. Таких камней в их мире нет, и к древнему ювелиру, сделавшему кулон, таинственный самоцвет попал уже огранённым, передаваясь с тех пор исключительно по женской линии – от матери к дочери.

«Мама, приди ко мне!» – Селень с мольбой застёгивает на шее цепочку, но смутный образ матери в её памяти не становится ярче и проникновеннее – лишь вновь проступают перед глазами какие-то загадочные письмена.

– Мама… – разочарованно шепчет девушка. – Почему ты не приходишь, а только показываешь эту надпись на непонятном языке? И что она всё-таки означает?

– Ты действительно хочешь это знать? – неожиданно слышится голос за спиной – он тоже говорит на совершенно незнакомом языке, но Селень почему-то понимает.

– Ой!.. Кто вы? – она испуганно оборачивается к трём непонятно откуда взявшимся женщинам. Две из них сверкают зелёными самоцветами, похожими на её загадочный камень, однако голос принадлежит третьей – в странно выглядящей, но явно мужской одежде, без всяких украшений.

* * *