Ашантийская куколка

— Так все и будет: я наизусть знаю, как это произойдет, словно все это было уже много раз.

— Я вижу, моя дочь стала совсем взрослой!

— А ты что думала?

— Сама не знаю. Думала… думала поначалу. ю что раз люди столько говорят, то, наверное, что–нибудь да есть….

— Другими словами, что–то есть между мной и молодым учителем?

— Ты же, по–моему, сказала, что он директор школы?

— Да, но быть директором школы нельзя, если ты не учитель… впрочем ты это не поймешь. Стало быть по–твоему, надо верить всему, что говорят, да?

— А ты, видать, хочешь меня убедить, что все разговоры о тебе — неправда?

— Ты мне настоящий допрос учинила. Зачем приписывать мне то, чего нет на самом деле?

— Зачем? А затем, дочь моя, что я пекусь о твоем же благе.

— Ну, если так, то успокойся, с моим благом все обстоит благополучно, и оно нисколько не пострадает от каких–то глупых сплетен. С тебя этого достаточно?

— Да, хотя я все–таки ума не приложу, что мне думать, если ко мне придут и будут рассказывать разные истории про мою дочь?

— Пошли их подальше, и все, иного они не заслуживают.

— Ладно, дочь моя, ладно.

Мам снова проглотила слюну, но теперь желая подчеркнуть, что она, мол, не верит в простой исход дела и что развязка не за горами. Она словно предчувствовала, что вся эта история, начавшаяся с таких пустяков, с безобидных дружеских визитом, обернется чем–то вовсе не предвиденным. Предчувствие — это своего рода ненужный, сковывающий оптимизм ‚каркас, достаточно прозрачный для того, чтобы смутно предугадывать что–то и в то же время достаточно непроницаемый, дабы усомниться в этих смутных видениях будущего. Хотя сейчас Мам была уверена, что ей–то сомневаться не в чем. Вот почему она третий раз проглотила слюну, подумав при том, что продолжение всей этой истории ее и впрямь всерьез пугает.

Эдна росла не по дням, а по часам, словно молодой стебелек кукурузы. В восемь лет ей вполне можно было дать вдвое больше. Среди своих одноклассников она казалась чем–то чужеродным, попавшим сюда по ошибке. Зато способностями она не блистала. Учеба давалась ей с трудом, что вскоре заметили все, и в школе, и дома. Но она была до того хороша, что кое–кто из молодых учителей порой, забывая о своих прямых обязанностях, начинал расспрашивать ее и сколько ей на самом деле лет, и чем занимается ее отец — одним словом, .задавал множество безобидных, вполне нейтральных вопросов. Вскоре тетушка Принцесса решила, что нет больше надобности провожать девочку в школу, так как она могла прекрасно ходить туда и одна.

— К тому же господин Бюнефо всегда сможет довести тебя до дома, — казала однажды тетушка принцесса.

Оказать услугу Эдне, вернее, ее тетушке, господина Бюнефо не приходилось упрашивать. Он часто средь бела дня отправлялся провожать девочку домой, и хотя его знакомство с тетушкой Принцессой длилось уже больше года, но сплетникам до сих пор не удалось проникнуть в тайну их отношений. Поэтому появление молодого человека в доме тетушки Принцессы на правах старого знакомого уже никого не удивляло. Его, как директора школы‚ упрекали скорее за то, что он согласился давать частные уроки Эдне и тем самым поступил не совсем честно в отношении других детей, которые из–за нехватки помещения и учителей тоже лишены возможности заниматься во вторую половину дня. Бюнефо познакомился даже с господином Тетейя, и тот в свою очередь весьма похвально отозвался об уме молодого учителя. Так все оно и шло! Что касается Мам, то она относилась ко всему происходящему по–прежнему сдержанно, что, по мнению Принцессы, было вовсе неразумно, ‚ибо господина Бюнефо, по общему мнению, упрекнуть было не в чем. Если бабушке удавалось выбраться с рынка пораньше, сразу же после обеда, то она долго сидела с внучкой, рассказывала ей сказки и истории прошлых времен, которые сама слышала еще девочкой.

— А кто тебе рассказывал эти истории, Мам?

— Как кто? Ты забываешь, моя девочка, что у меня тоже была мама.

— Значит, ты их рассказывала и своим дочкам?

— Конечно.

— И тетушке Принцессе?

— И тетушке Принцессе.

— Тогда почему же она мне никогда их не рассказывала?

— Ах, девочка моя, нынче совсем другие времена. Может, она просто забыла все, что моя мама — ее бабушка — и я сама ей рассказывали, когда она была еще крошкой.»

— А я, Мам, я их не забуду! Они такие чудесные, что забыть просто невозможно!

— И не стоит их забывать, потому что все эти истории пришли к нам из далекого прошлого. Их рассказывали еще наши предки. И смеяться над ними тоже не следует, даже сейчас, когда белые понастроили школ и люди перестали ценить правду и мудрость наших старых сказок и легенд. Ну да ладно, Эдна, скажи лучше, как у тебя дела в школе?

— Ой, Мам, мы с тобой так хорошо разговаривали, а ты…

— Ладно, ладно, мне же интересно знать про твои школьные дела.

— В классе я самая высокая, мне даже стыдно: самая высокая, но не самая лучшая ученица. Правда, Мам, это стыдно?

— Девочка моя, может, ты и самая высокая, но разве ты виновата? Ты тут ни при чем.

— А кто же при чем?

— Как кто?

— Ну кто? Мой отец был очень высокий?