Ашхабадский вор

Пот заливал Алексею глаза: солнце стояло в зените и убираться оттуда не собиралось. В форме было жарко, невыносимо жарко, как же выдерживают местные? Привыкли, наверное…

Беседа Ниязова с теткой затянулась, почетная жительница Балканского велаята никак не могла расстаться с обожаемым вождем, все говорила ему что-то, рассказывала о своих достижениях во имя Туркменбаши и глубочайшей преданности всех ее знакомых Туркменбаши, да продлит Аллах его годы… Но Ниязов слушал внимательно, с отеческой улыбкой на устах и даже удержал почетную жительницу от падения на колени и облобызания края материи, коей была накрыта трибуна…

Карташ за этим не следил. Не до того было. Курить хотелось до нервного тика. Странно, что никто из охраны не чувствует напряжения, кипящий от жары воздух буквально дрожит, как натянутая струна. Что-то назревает, это он печенкой чуял. То ли природные инстинкты, то ли опыт, приобретенный за время тесного общения с контингентом, буквально вопили: опасность! опасность!!! Но, черт возьми, откуда, с какой стороны? Этого Алексей понять не мог, как ни старался, как ни ввинчивал взгляд в пеструю толпу в надежде уловить неправильность, тот самый водоворотик. Дангатарушка, сука, где ты, на тебя одна надежда…

Гурдыкдерийский велаят: четверо радостных до невозможности соплюшек тащат на трибуну тяжеленный развернутый ковер, вышитый золотой нитью. Красиво.

Велаяты идут! Этрапы идут!

Гремящая над площадью Огуз-хана музыка, смешиваясь с восторженными воплями демонстрантов, превратилась в сплошной монотонный шум, плещущийся в ушах, а мельтешение…

Лебапский велаят: панно, выложенное самоцветами, на котором Сердар глядит с берега на раскинувшуюся у его ног Амударью, причем блеск камней весьма искусно передает течение полноводной реки…

…а мельтешение пестрых красок на площади Огуз-хана превратилось в калейдоскоп, и Алексей почувствовал, что плывет. На миг закрыл глаза, пошатнулся, но на ногах удержался. Подумал с тоской: нет, ребяты, переоценил я свои силенки, за толпой зэков все ж таки уследить значительно, неизмеримо проще. Даже зэков, замысливших подлянку…

Карыйский велаят, родной велаят Дангатара: скромный молодой парниша в больших очках с сильными диоптриями, улыбаясь во все шестьдесят четыре зуба, несет над головой сияющий золотом кубок – типа того, что вручаются победителям на всяческих соревнованиях. Интересно, кто это такой, уж больно молод. Спортсмен? Ученый? Поэт? Не о том, блядь, не о том думаешь!..

Выстрел с крыши отпадает, выстрел со стороны колонн ликующих туркмен отпадает. Что же остается, а?! Засланный казачок в свите Ниязова? Взрывное устройство под трибуной?..

И тут – словно ледяной кол проткнул все тело Алексея насквозь, снизу вверх, вонзился в мозг, рассыпался по извилинам морозным крошевом. Мазнув взглядом по застывшим в карауле охранникам, парниша с кубком, лучащийся гордостью от выпавшей ему чести, уже поднимался по лесенке, а Алексей все никак не мог понять, никак не мог вычленить неправильность, несоответствие, откуда вдруг в жаркий полдень пахнуло обжигающе холодным ветром смерти…

Смерти.

Однажды, еще на Ставропольской пересылке, мелкий домушник Шкряба замочил в драке бывалого Синяка. Драка была случайной, и замочил его Шкряба случайно, но Шкряба-то был мелкой сошкой, а Синяк ходил в князьях, и все понимали, что добром это не закончится, что Шкрябу тихонько придушат как-нибудь вечерком – не в отместку, упаси бог, а так, для науки другим. Самое паршивое, что и начальство, и сам Шкряба это прекрасно понимали, но поделать ничего не могли: перевести его было некуда. И действительно: наутро домушника нашли «повесившимся» над парашей. А накануне вечером Карташ конвоировал его после допроса касательно драки обратно в камеру, и вот у него, у Шкрябы, был такой взгляд… Нет, он не плакал, не цеплялся за косяки, он хорохорился и даже шутил, но в его глазах уже поселилось осознание близкой смерти.

Вот в чем дело!

Парниша с кубком улыбается довольной улыбкой имбецила, получившего в подарок за примерное поведение яркую игрушку, однако во взгляде его застыли обреченность и готовность идти до конца. Он знал, просто знал, что сейчас умрет, и шел навстречу своей гибели. Улыбаясь во все шестьдесят четыре зуба, высоко неся кубок над головой. А кубок-то тяжелый…

И опять, как в случае со злодейским ниндзя-Ханджаром, рефлексы сработали быстрее рассудка. Сам до конца не осознавая, что делает, с раздирающим глотку воплем: «Да-а-а-ан!!!», – он оттолкнулся ногами, ломая строй, и прыгнул на парнишу, метя выхватить кубок.

И все же надо отдать должное преторианцам. Либо они были наготове по поводу подозрительного русского в своих рядах, либо выучка охранников действительно находилась на самом высшем уровне. Как бы то ни было, до кубка добраться ему не дали. Сделали вполне грамотную подсечку, и Карташ всеми костями обрушился на очкастого туркмена. Кубок полетел вниз, на площадь, где и ударился глухо о брусчатку. Алексей невольно зажмурился.

Взрыва не последовало.