Ашт. Призыв к Жатве

К слову, я оказалась единственной, кто согласился из четырех оставшихся кандидаток. И вскоре узнала, почему.

Работы на монастырской кухне оказалось даже больше, чем дома у Кэтти. Подъем совсем ранний, задолго до первых петухов. Отход ко сну — сильно за полночь.

Первое время уставала так, что несколько раз засыпала прямо на кухне, замешивая тесто на ночь. За это меня больно оттаскали за косу. Хорошо, до слез не довели.

Потом привыкла.

Работа, не смотря на всю святость места, была адская, и понятно стало, откуда у пастора вообще взялось в обиходе это слово.

Одно было хорошо — здесь никто не звал «дочерью шлюхи», «отродьем», «ведьминым корнем». Молоденькие послушницы даже прозвали ундиной, из-за волос. Правда, называли так, когда старшие не слышали. А то ведь сказки под запретом богомольни.

И в дверь никто по ночам не скребся. Мужчин там не было. В комнате стояло четыре двухъярусных кровати, а жило девять человек. Мы с Элли, такой же маленькой и худой, как я, на одной кровати спали. Тесно, но теплее, чем остальным.

Про монастырь рассказывать нечего. Не потому, что там ничего не происходило, а потому что мы, монастырские прислужницы, не успевали ни в чем участвовать. Каждый новый день так напоминал вчерашний, что говорить о них всех лишне.

Пожалуй, хуже всего было то, что в монастыре не платили. Совершенно. Одевали в серую монастырскую форму, да. Кормили, конечно. Не сказать, чтоб жирно, но жить можно. Но вот не платили прислужницам принципиально.

— Знаю, Раки, на заработки приехала, — сказал пастор Смолл. — Ты потерпи. При первом же удобном случае найду тебе хорошее место, вот увидишь.

* * *

— Что за манера игнорировать даты! — пробурчала Дора, перелистывая страницу, и Эльза кивнула. Дневник это или претензия на мемуары! Ведь, судя по цвету чернил, начала она недавно.

Миссис Полстейн не знала, что эта версия «дневника» была третьей — в ней Раки подытоживала все, что с ней произошло. В книге по практической психологии, из библиотеки дома Полстейн, советовалось описывать свою жизнь в виде художественного рассказа. Это должно было позволить Раки «эффективно абстрагироваться от пережитых травм и стать другим человеком».

А Раки очень хотела стать другим человеком. Тем более, что человеком никогда себя не ощущала.

...Первый удобный случай случился через год.

Тогда же этот бесконечный монастырский день закончился.

Пастор меня забрал и отправил на собеседование в дом Полстейнов. И меня сразу взяли.

Оклад положили в две монеты в неделю. Учитывая, что здесь выделили новую, по моим меркам пошитую форму — два длинных темно-серых платья, одно теплее, другое полегче, два фартука, серые ленты для кос, коричневые туфли для дома и кожаные ботинки для рынка, и шерстяной плащ еще, условия для меня шикарные. Таких вещей у меня отродясь не было.

Но главное, появилась драгоценная возможность читать.

И писать, вот же я пишу!

В монастыре спать отвыкла, а здесь хозяйка разрешила бывать в свободное время в библиотеке. Не такая огромная, как в монастыре, но куда интересная!

Итак, население дома:

Хозяйка, Дора Полстейн.

Очень ее боюсь и одновременно люблю за ней смотреть, когда не видит. Статная, высокая, красивая. Такая, достойная одним словом.

Муж хозяйки, хозяин, мистер Полстейн.

Его вижу редко. Веселый, невысокий, с пузом и щеткой усов на красном лице. Хозяйка его презирает, но она всех презирает, такой у нее характер.

Экономка, мисс Эльза Эштон.

Ей в помощь меня и наняли. Строгая, даже придирчивая, очень ворчливая. Сперва по пятам за мной ходила, боялась, что сделаю что-нибудь не то. Схвачу ценную вазу и разобью, да. Не верила, что умею. Знала бы, сколько работы было в поселении, и какая тяжелая работа в монастыре!

Потом успокоилась. Ворчать, правда, не перестала. Но свою работу, в виде подготовки списков для занесения в домовую книгу, на меня с удовольствием переложила. А я и не против.

И все бы ничего. Здесь у меня райские условия. Своя комната, в которую никто не заходит. Именно комната, а не чердак и не подвал.

Хозяйка, хоть и не снимает непроницаемую маску с лица, но я ей, как будто, нравлюсь. Все думала, кажется, просто она сама по себе такая — достойная, справедливая женщина. Но вчера подозвала меня, и молча протянула розовый сверток, с лентами, такими украшают покупки в дорогих магазинах. Я видела.

Я сначала подумала, что она мне свои покупки сует, что-то с ними сделать надо — постирать или отгладить.

Присела, взяла, и тут миссис Полстейн припечатала:

— Это тебе, Раки. Ты говорила, у тебя день рождения весной. Вот, подарок от меня.

Я так удивилась, потому что мне никто ничего никогда не дарил, что стою, глупо глазами хлопаю, сказать ничего не могу.

В глазах щиплет невозможно, губу закусила. Понимаю, поблагодарить надо, хотя бы спасибо сказать, а не могу.

Дора Полстейн поближе подошла, взяла прохладными пальцами за подбородок.

— Когда глаза на мокром месте, еще больше на ундину похожа, — и улыбается.

Меня и здесь из-за волос русалкой прозвали.

Я, Дорогой Дневник, знаешь, что думаю?