Ася

— Во-первых, ты мужчина, — это более, чем очевидно, но я ее не перебиваю. — Во-вторых, полностью одетый, — ценное и объективное замечание, на которое я все еще никак не реагирую, поэтому помалкиваю и ни хрена не отвечаю. — Черная рубашка, темно-синие джинсы, босые ноги, темные очки, часы… Мне понравился твой стиль, Костя. У тебя есть вкус и на пляже, где много полуголых тушек, твое законопаченное со всех сторон большое тело вызвало доверие и фактически заставило меня так поступить. В-третьих, и это самое главное, между прочим. Я обратила внимание на фасон твоей рубашки и комбинацию классической вещи с рабочими штанами. Нравится, когда у мужчины закатанные до середины локтя рукава. Симбиоз небрежности, строгости и деловитости. Ты подкупил элегантным внешним видом.

Замечательно! Не замечал. Не замечал за собой стремление стать долбаной иконой стиля. Комфортно, ненавязчиво и просто. Я работяга с чистыми руками, без маникюра и грязи под ногтями. Не метросексуал проклятый! Скорее, ленивый мудозвон, увалень, у которого в цветовых предпочтениях первое место занимает черный, а почетное второе отдано грубым хлопковым порткам.

— Ася, я ведь серьезно! — разворачиваюсь и выставляю нас в нужном направлении. — Давай на ходу. Не возражаешь?

— Ты что-то говорил, когда я обращалась с просьбой.

— Не помню.

Это истинная правда! Дожился «Красов». Стал что-то, как заклятия, шептать?

— Ты был спокоен. Медитировал, по всей видимости.

Не знаю, что это вообще такое! Пусть тешится, если это развлекает. И все же?

— Я отдыхал, — не тороплюсь, подстраиваясь под неспешный женский шаг. — Думал о своем. Голова болела, раскалывалась на части, а в глаза заглядывало солнце.

— Еще болит? — теперь она выказывает нежное участие?

— Уже нет.

Вздыхает, что ли? Играет, строя томный взгляд? Или она, черт подери, действительно волнуется и переживает?

— Мне показалось, что ты повторял таблицу умножения. У тебя медленно двигались губы. Вот так! — чуть наклонившись, подается вперед, и собачьими глазами заглядывает мне в лицо. — Господи, спаси и сохрани. Да? Грешен я. Но готов признать всё и раскаяться…

— Я убил людей, Асенька, — заканчиваю ее смешной бредовый ряд. — Непреднамеренно, конечно, но это не смягчает моей вины и ставит подобный грех на одну позицию с неискупимыми…

— Не верю! — вдруг звонко вскрикивает, меня перебивая.

— Четырех, если быть точным, — надменно продолжаю. — Правда-правда! Не справился с управлением автомобиля. Нарушил скоростной режим и выперся на встречную полосу.

— Не верю!

— Женщина, двое деток и мужчина, которому она изменяла со мной.

— Не верю! — девчонка взвизгивает и резко останавливается. — Не верю, не верю. Зачем? Зачем пугаешь?

Я был за рулем той роковой машины. Хотя, в сущности, и не должен был. Та женщина об этом попросила. Не смог — впрочем, как всегда — ей отказать. Она сидела рядом, в пассажирском кресле, бубнила что-то странное себе под нос, напевала восточную мелодию и, не торопясь, будто этим наслаждалась, пролистывала какие-то медицинские бумажки. Она работала, выполняла свой профессиональный долг, при этом улыбалась и подмигивала мне, когда вынужденно на что-то отвлекалась, задавала идиотские вопросы сыновьям, подшучивала над мальчишками, резвящимися на заднем сидении, загадывала им загадки, а потом… Все это прекратилось под раздирающим сетчатку светом слишком ярких огромных фар встречного автомобиля, который специально — в этом я уверен — вылез на нашу сторону, чтобы встретиться с обидчицей лицом к лицу. Как позже оказалось, за рулем живой транспортной преграды находился бывший муж этой обреченной дамы. Мужчина, отец и любимая вторая половина раздавил свою семью в надежде, что только так он сможет быть с ними рядом. Он любил ее… Так сильно и смертельно! Приговорил и лично выполнил сооруженный в ревностной горячке жуткий приговор.

— Давай сменим тему, — заикаясь, предлагаю. — Не против?

— Хорошо.

— Ты официантка?

— Это временно.

А я не брезгую и не осуждаю!

— Образование?

— Далеко еще? — отворачивается, обращаясь нежным образом к волнам.

— Уже пришли. Ася?

— Угу.

— Посмотри, пожалуйста.

— Куда? — нет, ни черта не помогает. Таращится на море, которое под вечер, как на грех, разбушевалось.

— Это здесь, — обхожу и становлюсь с ней рядом. — Что скажешь?

— Ого! Ничего себе.