Ася

Оборвал все наработанные связи, вычеркнул из памяти, перелистнул и разодрал непрочитанные до конца страницы. Забыл, кто эти окружающие люди, какого черта им было нужно от меня, как каждого зовут и есть ли у кого-нибудь из них своя семья. Забыл про ложь и унижения, про обиды, измены, бездарную игру и самоотречение. Я вытер ластиком ненужные понятия. «Справедливость», «растворение», «уверенность» и «погружение». «Дружба»! Я вылечился, но есть одна проблема:

«Я не могу забыть тебя!»…

Девчонка скачет на волнах, как бедная овечка, которую за мелкие копытца кусает волосатый пастырь. Общительная и открытая худосочная блондинка с фигурой топ-дивы и незаезженной порноактрисы. Потому что молодая и неопытная? Смешная? Глупая и недалёкая?

— Спасибо, — оттягивает от поджарых скользких бедер прилипающую мокрую юбчонку, нервно улыбается и прячет взгляд.

— Поплескалась? — швыряю гальку, разбивая построенный собственноручно «домик».

— Да. Вода — парное молоко.

— Ты из деревни, Ася? — еще один хлопок — вдрызг просранный удар и разлетевшиеся камни.

— Нет.

— Парное молоко. Знаешь, что это означает? Что это такое?

— Комфортная температура воды. Мне тепло, и я совершенно не замерзла.

— Откуда ты?

А я ведь бесцеремонно ей грублю, без разрешения перехожу на «ты», нахально полосую взглядом щиколотки, которые она друг о друга нервно потирает.

— Мне пора, — хватает сумку, из которой, нарочно не придумать, выпадает распухший от баблишка бабский кошелек. — Ой, черт!

Согласен. Здесь по-другому и не скажешь! Я помню кое-что подобное. Мода, видимо, совсем не изменилась или эта диковатая Ася осталась не в удел по воле все того же рока.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать… — заикаясь, квакает.

Значит, совершеннолетняя!

— … четыре, — тут же добавляет.

— Ты одна? — слежу за тем, как она…

Твою мать! Она ведь проверяет этот мерзкий кошелек. Еще чуть-чуть и девочка начнет слюнявить пальчик, чтобы купюры отлистать.

— Я не трогал твои вещи, — по ощущениям — краснею и смущаюсь. — Ася?

— А?

— Ни к чему…

Она вытягивает из кожаного зева измятую бумажку в салатовом кафтане и протягивает мне, добавляя долбаную благодарность:

— Спасибо за то, что… Этого хватит?

Решила дать мне в морду? Совсем, похоже, котелок не варит. Двадцать четыре, а внутри, по-видимому, кризис и антивозрастная лабуда.

— Спрячь, — отворачиваюсь, прячу сильно скособоченную физиономию, дергаю губами и грубо матерюсь.

«На хер!» — но, конечно, про себя. Я сдерживаюсь и из последних сил креплюсь.

— Сколько я должна?

Упрямая? Гордая? Флиртует слабо. Зато манипулирует чувствами, как профессионалка. Пытается пробить на совесть и жалость разыграть?

— Убери, сказал.

— За камеру хранения, — она, похоже, присаживается за моей спиной. Затылком, шеей и плечами я ощущаю слабое движение воздуха, когда девица открывает рот и производит на свет глупые слова, — я бы заплатила, Костя. Вы сидели на берегу, пока я прыгала на волнах, поэтому…

— Поужинаем? — прикрыв глаза, шиплю.

— Я не знаю, сколько стоит подобная услуга, к тому же у меня при себе исключительно наличные. Нет карточки. Понимаете? Но все-таки я не уверена, что могла бы рассчитаться ужином. Зачем предлагаете?

Потому, что есть хочу!

— Средневековье, да? — на той же ноте, с той же интонацией, не перехожу в мажорный громогласный лад.

— Я не умею этим пользоваться.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать четыре.

Я думал, что ослышался, когда она назвала это же число в тот первый раз.

— Ты не умеешь пользоваться? Звучит неправдоподобно. Сказки рассказывать в другом месте будешь.

— И не страдаю. Я хорошо считаю и люблю общаться. Карты обезличивают людей и делают их машинами. Вы…

Ее колени упираются мне в спину, продавливают позвоночник, натирая погребенные под натянувшимися мышцами лопатки.

— У тебя очень вызывающий вид, Ася. Ты…

— Что?

— Ты шлюха? Ищешь спонсора? Зажиточного мужика?

— Сколько с меня? — теперь она, по-моему, встает или отклоняется.

— Ужин! — возвращаюсь к ней лицом и утыкаюсь взглядом в клюв плавок, тесно облегающих гладко выбритый лобок с небольшими раздражениями и вросшими волосками, как будто бы невыдернутая щетина у молочной свинки. — Я вижу тебя! Всю! Твою большую грудь и мелкую пиздёнку, — хриплю, давлюсь и со скрипом, свистом, как будто кровохарканьем, глухо квакаю. — Это не нудистский пляж. Прикрой на хрен срамоту. Твои соски! Выдранные бритвенным станком половые складки! Голые ноги! Вдавленный пупок и…

Голубые, синие… Самоцветные глаза! Она нажралАсь меланжа? Употребила спайс? Толкиенистка? Черт бы девку взял! Поклонница песчаных дюн и гигантского червя, который пряность изрыгает, чтобы накормить страну? Она греческая богиня, вышедшая на твердь земную из морской пучины? Нерядовое существо, не знающее настоящей жизни? Или это новомодный гребаный пикап?

— … — девчонка вздрагивает, согнутой одной рукой прикрывает почти вываливающуюся грудь, а вторую укладывает на беспокоящее мой воспаленный мозг срамное место. — Ай!