Аська

Нет, "инженер души" не умирал

пока что в нем. И в жажде "тех" признаний

ее он преупрямо фаловал

на этакую ночь воспоминаний.

Он чаиньку молил, чтоб как-нибудь

про жизнь свою, про свой нелегкий путь

она ему по дружбе рассказала.

Но Аська, усмехаясь, отвечала:

"Когда-нибудь...не знаю...может быть...

Я не люблю про это говорить..."

Неделя, две - глядишь, и месяц прочь...

Так незаметно проходила ночь

за анекдотом, шуткой, балагурством...

Однажды Аська вышла на дежурство

с большим запасом курева. Была

поэтому на редкость весела,

почти безостановочно курила,

полы, как водится, сначала мыла,

а после, чтобы ночь скорей прошла,

дверь в жизнь свою немножко приоткрыла

и даже сообщила с умиленьем

интимные подробности явленья

ее на свет...

Мороз был зол и крут.

Мать шествовала к нужнику. И тут,

уже почти у места назначенья,

произошло дочуркино рожденье.

И очень часто мать потом жалела,

что к той дыре добраться не успела!

И в самом деле - сколько принесла

она в семью волнений спозаранку!

Всегда с мальчишками, она росла

неукротимой, дерзкой хулиганкой,

в буфете водку крала и пила,

а в десять лет уличена была

в том, что курила в нужнике

том самом, где родила ее когда-то мама...

Ее отец был горный инженер

цыганской крови...Прочим не в пример,

могла б она расти безбедно, дура,

когда бы не цыганская натура!

Тут много виноват был старший брат,

не признававший никаких запретов:

он где-то стибрил пару пистолетов

и дерзко шел войной на всех подряд.

В то время в Астрахани проживал

бандит весьма почтенный на покое,

который, старость мирную устроя,

тайком детей на воспитание брал

все из семей (зачем бы, интересно?)

особенно приличных и известных.

Невероятно тощ и безобразен,

он был-зеленоглазый и рябой

немного мефистофелеобразен,

седой пахан с козлиной бородой.

Он, брата Аськи всхолив и вскормив,

занялся ею. Вскоре, полюбив

забавную девчурку, словно дочку,

прошел он с ней весь курс науки той,

которую у нас любой блатной

проходит кое-как и в одиночку:

ходила по клюкам она; втихую

по сонникам; краснушницей была,

была и скокарихой; и любую

из специальностей насквозь прошла.

Он горд был ученицей безгранично:

она училась только на отлично!

Он многообещающей девчушке

стал доверять отдельные дела.

Когда ж она с майдана прибыла

впервые с чьей-то крохотной скрипушкой,

завернутой наивно в полотенце,

он счастлив был, он вместе с нею рос!

Так мать на первые шаги младенца

глядит с улыбкой, тронута до слез!

Не убоявшись встречи с мокрым делом,

держалась хладнокровно и умело,

прославясь для бандюг небесполезной

мужскою хваткой, выдержкой железной

и женской неприступною красой

за знаменитой Первою Косой

за пресловутой Первою Косой,

где первоклассный вор лишь в дым бусой

решался появляться в одиночку

и то не в темную -заметьте -ночку,

где фраеров не просверкают пятки

и трупам счет ведется на десятки...

Но час настал. Нашла коса на камень

и лягаши явились ночью в дом

и, все разрыв, на ужас бедной маме,

нашли награбленное под полом.

И вот за попустительство награда

и слабости родительской урок:

старушка-мама огребла, как надо,

за укрывательство солидный срок;

увы, маслину заслужил сынок,

приняв расплату гордо, не робея;

для Аськи ж, самой гибели страшней,

бескрайняя открылась эпопея

этапов, пересылок, лагерей...

Дешевки Аську не любили. Часом

уж не за то ль, что даже в лагерях

она, другим на зависть и на страх,

жила почти всегда с большим начальством?

Но круглый год на общих припухать,

всегда раздетой и голодной быть

и все ж нарядчику достаться Коле?

Нет, лагерь заставляет нас принять

все то, чего не только что простить,

чего понять мы не смогли б на воле!

Любви она не знала. Лет в шестнадцать

ее преследовал один бандит,

но Аська не желала с ним встречаться,

гнала, приняв высокомерный вид,

смеялась, если он грозил расправой,

он рядом был, коварный и лукавый,

в тени таился, если Аська зла,

вновь брался за свое, коль весела,

вновь прятался, коль вновь она сердилась...

И подстерег-таки, когда она

беспомощная, на земле, одна

в эпилептическом припадке билась.

Редчайшая возможность представлялась!

И он ее -хрипящую, без сил

хоть Аська и кусалась, и плевалась,

меж судорог -но все-таки растлил!

С тех пор все то, что мир любовью звал,

ей было только средством для устройства,

чтоб никаким излишним беспокойством

чреват бы не был временный причал,

чтоб, до звонка неомрачая участь,

прожить, не фраернувшись и не ссучась...

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

СТАНСЫ И НЮАНСЫ,

где дается несколько зарисовок больных, герой пишет стансы, обращенные к героине, а соответствующий бес его высмеивает.

Палата спит. Спит старичок-профессор,

во сне все видит Киев свой (увы!).

Спит важный - до сих пор особа с весом

министр просвещения Литвы.

Угомонился даже дед-колхозник,

обычно полуночник самый поздний.

Одну надежду он еще питает

добраться все ж до своего двора...

Сактировали, но не отпускают,29)

а старикану помирать пора.

Весь день он фантазировал, бедняга

(укрывшись одеялом с головой

и бормоча там что-то сам с собой),

что будто к бабке едет, бедолага.

Пыхтел, сучил ногами, беспокоясь,

воображал, наверное, что поезд...

Задрыхнул и Мирошниченко Сашка,

еще вчера - авторитетный вор...

Ему сейчас и впрямь, наверно, тяжко