Асклепий. Часть 5 (СИ)

«Тварь» и «ублюдок» — вот те два слова, которые крутились у Эллиз на языке каждый раз, когда ее взгляд пересекался с таким насмешливым взглядом Уилла. В отличие от зрителей и всех, кто находился на арене, Эллиз могла видеть Уилла в лицо, перед собой. И девушка знала: парень насмехался над ней. Не над Лией, которую он оскорблял и которую впоследствии он одолел, сделав это таким странным образом: в один момент девушка просто упала, словно бы оступившись, потеряв равновесие, — и Уилл списал это на типичную для магов «усталость после долгого колдовства». В тот момент Уилл не насмехался, так же он не насмехался и над Кристин, в которую парень выстрелил, когда та поднялась, чтобы отыграться за Лию. Нет. Эллиз чувствовала, в отношении Лии и Кристин этот Уилл не насмехался, а вот в отношении нее — да. Девушка чувствовала это во взгляде.

Разговаривая со зрителями, с девочками и просто читая «какую-то речь», Уилл напоминал Эллиз Майка. Сильный голос, активная жестикуляция, эти яркие выпады — Уилл словно бы пытался построить образ, в которой люди вокруг смогут поверить. То же самое делал Майк, выставляя себя перед другими «безразличным и черствым». И только когда Уилл пересекался взглядом с Эллиз, девушка словно бы чувствовала в его глазах искру перемены. И перемена эта относилась как раз к смене «игры» на настоящую злую насмешку. Причин для этой насмешки Эллиз могла предположить всего две. И каждая из этих двух причин звучала мало сказать просто глупо, она звучала неправдоподобно.

Почему Уилл мог смеяться над ней? Две мысли: либо ему было смешно разрушать надежды Эллиз создать образ «хорошего нулевого», либо ему было смешно видеть перед собой ту, кого здесь и сейчас быть не должно было. И отчего эти две теории звучали неправдоподобно? Первая — потому что в таком случае Уилл не просто смеялся над разрушением чужой надежды, он наслаждался тем, как хорошо ему удавалось реализовать обратный образ уже «плохого нулевого». Унижающий, угрожающий магам террорист-нулевой. Уилл, как и Майк в свою очередь, хорошо знал, какое негативное впечатление о нем может сложиться у зрителя со стороны. Только зачем огорченному жизнью нулевому было портить о себе остатки и без того заниженного впечатления о нулевых? От отчаяния?.. Эллиз знала, как выглядит отчаяние, и у Уилла этого чувства не было от слова совсем. Значит, во всей этой ситуации роль играло что-то еще. И именно это «что-то еще» служило костяком другой теории Эллиз.

Чарльз Эплай. Это был Чарльз Эплай, который каким-то чудом смог попасть на бал в Офрисе на неделе воды. Это был Чарльз Эплай, который смог предсказать формат проведения финала. И это был Чарльз Эплай, который просил Эллиз проиграть на Больших играх. Только вот проиграть ради того, чтобы избежать славы победителя? Нет. Проиграть ради того, чтобы не оказаться в этой ситуации на набережной сейчас. Уилл появился, когда три последних финалиста встретились на набережной. Уилл появился перед последней дуэлью, которая технически именно дуэлью не стала, ведь в ней участвовало не два человека, а три. И вот оно связующее звено. Чарльз просил Эллиз отказаться от победы, чтобы не стоять сейчас на коленях перед Уиллом, чтобы не чувствовать на себе его насмешку, и о чем же была эта насмешка? О том ли, что она проиграла образ «хорошего нулевого», или о том, что после всех предупреждений она все равно облажалась, оказавшись не в то время и не в том месте?..

Как бы то ни было, вся ситуация заставляла Эллиз испытывать чувство обиды. Чувство обиды, а вместе с тем злости. Может быть, она была глупой, может быть, она придумывала какие-то ложные выводы, и на самом деле все было совсем не так, как она решила, тем не менее ту злость, которую пробудил в ней взгляд Уилла, а вместе с ним и само существо Чарльза Эплая, нельзя было описать словами. Уилл смеялся над Эллиз — в ответ она только молчала. Уилл одолел Лию — в ответ Эллиз не предприняла ничего. Даже не сделав попытки схватить Беллатрикс и помешать этому унизительному, жуткому зрелищу, Эллиз продолжала бездействовать. И даже когда Уилл выстрелил Кристин в ногу, Эллиз не проронила ни слова. Пока Кристин, даже будучи раненной, как-то сопротивлялась, сама Эллиз делать этого не хотела. И не хотела она делать это не столько из страха перед возможным завершением этой «сцены на набережной», сколько из понимания, что любое ее действие сейчас лишь больше закрепило бы за ней образ проигравшей по всем фронтам дуры и не принесло бы при этом никакой пользы.

И вот так Эллиз молча наблюдала, как прямо на ее глазах завершалось все ее по-своему сказочное путешествие в мир Больших игр. Все ее мотивы быть здесь разрушились, все те приятные воспоминания о Чарльзе после бала, о Рене и его мечте выступить на закрытии сезона очернились, и вернуть им прежний блеск волшебства теперь вряд ли удастся. Этого больше нет, и что самое грустное… Вместе с волшебством Больших игр, Уилл разрушил и волшебство той сказки, которую Эллиз рисовала уже в своей голове и о которой она никому не признавалась.