Читаем Аскольдова могила полностью

— То мы умрем вместе, — прервала с живостью Надежда. — Да, мой суженый, здесь на земле никто не разлучит нас, но там!.. Ах, Всеслав, разве Господь соединил уже нас неразрывными узами? Разве я жена твоя?.. О, с какою бы радостью я покинула этот грустный свет, если бы ты был моим супругом! Я слыхала не раз, что тех, коих Господь соединяет на земле, ничто уже разлучить не может. Всеслав, — продолжала Надежда, устремив умоляющий взор на юношу, — мы стоим теперь в храме истинного Бога. Он слышит слова наши… Назови же меня теперь, пред лицом Его, твоею супругою и обещайся не разлучаться со мною ни в здешнем, ни в будущем мире.

— Так, — вскричал Всеслав, — ты моя супруга! Да примет Господь, внимающий словам нашим, мой обет: и жить и умереть с тобою вместе.

— А я, — сказала Надежда, — обещаюсь пред лицом Его разделять с тобою и горе, и радость; быть верным твоим другом и повиноваться во всем точно так же, как я во всем повиновалась отцу моему… Но когда же я увижу его, Всеслав?.. Ты обещал мне…

— Да, мой друг, да! — прошептал Всеслав. — Быть может… О, Надежда, Надежда, сердце мое предчувствует — мы скоро с ним соединимся!

— Как мы будем счастливы! — сказала Надежда, склонив голову на плечо юноши. — Мы все вместе уйдем в Византию… Не правда ли, мой друг?.. О, Всеслав, ты не знаешь этой благословенной страны, ты не дышал ее свежим, благовонным воздухом, не отдыхал в тени ее вечнозеленых лавров, ты не видал еще этих темно-голубых, безоблачных небес Византии! О, как мы будем счастливы! Ты, я, отец наш — мы все станем жить вместе, где-нибудь на берегу Босфора Фракийского или вблизи светлой Пропондиты, в небольшой веселой хижине. Я обсажу ее пахучими цветами; мы будем вместе с тобою ходить по всем православным церквам византийским, посещать благочестивые обители, знаменитые лавры, станем молиться вместе… О, как мы будем счастливы! — повторила Надежда с какою-то простодушною радостью младенца, который играет беспечно среди цветов на могиле своей матери.

— Но ты не слушаешь меня! — продолжала девушка, заметив, что Всеслав оглядывался с беспокойством назад.

— Тише, тише, мой друг! — шепнул Всеслав. — Чу!.. Опять!.. И с этой стороны!.. Человеческие голоса… так точно — сюда идут!

— Всеслав! — загремел с другой стороны знакомый юноше голос.

— Это Веремид! — вскричал Всеслав. — Скорей, скорей, Надежда, мы спасены!

Они выбежали из развалин. Подле Аскольдовой могилы стоял незнакомый. Буйный ветер рвал с его плеч верхнюю одежду и расстилал по воздуху густые его кудри. Он держал в руке обнаженный меч.

— Поспеши, Всеслав, — сказал он, идя к нему навстречу, — время дорого: злодеи ваши близко!..

— Всеслав! — повторил кто-то, выбегая из-за развалин.

Незнакомый выступил вперед и заслонил собою Всеслава и Надежду.

— Где он, где? — вскричал видный собою молодой человек, подбегая к Аскольдовой могиле.

Вместо ответа острый меч засвистел в руке незнакомого, и молодой человек, пронзенный навылет в грудь, с глубоким стоном повалился на землю.

— Праведный Боже! — воскликнул Всеслав. — Это Стемид, это друг мой!

— Твой друг?! — повторил с удивлением незнакомый. — А я думал… но все равно. Поспешим!..

— Надежда! Веремид! Сюда, сюда! Он исходит кровью! — кричал Всеслав, раскрывая платье на груди своего друга.

— Спасайтесь! — проговорил умирающим голосом Стемид.

Шагах в пятидесяти от развалин послышались громкие голоса.

— Безумный! — вскричал незнакомый, подходя к Всеславу и умирающему Стемиду. — Время ли теперь думать о других?.. Думай о себе!

В эту самую минуту ослепительная молния разостлалась багровым заревом по черным небесам, и, облитая ярким светом, золотая гривна заблистала на окровавленной груди Стемида. Незнакомый содрогнулся. Он схватил за руку Всеслава и сказал прерывающимся голосом:

— Говори, говори: кто этот юноша, кто были его родители?

— Несчастный! — воскликнул с горестью Всеслав. — Он так же, как и я, не знал ни отца, ни матери.

— Так же, как ты? — повторил с ужасом незнакомый, наклонясь над Стемидом. — Так… так… я не ошибаюсь — это золотая гривна?..

— О, не отнимай ее, — промолвил Стемид, умирая, — это единственное наследие отца моего!

— Отца его! — произнес глухим голосом незнакомый. — Его отца… и я… но, может быть… Нет!.. Он умер!

— Умер! — повторил Всеслав. — Злодей, что ты сделал?.. Стемид, Стемид, брат мой!..

Незнакомый не говорил ни слова. Все члены его трепетали, волосы стояли дыбом.

— Молчи! — сказал он наконец, заскрежетав зубами. — Бессмысленный, проклинай не меня, а неумолимую злодейку судьбу мою! О, Варяжко, сбылись слова твои — твой Бог победил!

— Сюда, сюда, ребята! — загремел голос Фрелафа.

— Надежда, — вскричал Всеслав, — скорей, скорей, к Днепру!..

— Прочь! — прервал незнакомый, отталкивая Всеслава.

Перейти на страницу:

Все книги серии Серия исторических романов

Андрей Рублёв, инок
Андрей Рублёв, инок

1410 год. Только что над Русью пронеслась очередная татарская гроза – разорительное нашествие темника Едигея. К тому же никак не успокоятся суздальско-нижегородские князья, лишенные своих владений: наводят на русские города татар, мстят. Зреет и распря в московском княжеском роду между великим князем Василием I и его братом, удельным звенигородским владетелем Юрием Дмитриевичем. И даже неоязыческая оппозиция в гибнущей Византийской империи решает использовать Русь в своих политических интересах, которые отнюдь не совпадают с планами Москвы по собиранию русских земель.Среди этих сумятиц, заговоров, интриг и кровавых бед в городах Московского княжества работают прославленные иконописцы – монах Андрей Рублёв и Феофан Гречин. А перед московским и звенигородским князьями стоит задача – возродить сожженный татарами монастырь Сергия Радонежского, 30 лет назад благословившего Русь на борьбу с ордынцами. По княжескому заказу иконник Андрей после многих испытаний и духовных подвигов создает для Сергиевой обители свои самые известные, вершинные творения – Звенигородский чин и удивительный, небывалый прежде на Руси образ Святой Троицы.

Наталья Валерьевна Иртенина

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза