Аскольдова могила

— Ну вот, как по милости Божией и государя великого князя мы все очнулись да принялись жечь и бросать в воду этих деревянных болванов, которых, в слепоте нашей, величали прежде богами, — верховный жрец Перуна, Богомил, видя беду неминучую, дал тягу. Сначала убежал он к северянам; стал мутить народ и уговаривать, чтоб никто не принимал веры греческой. Оттуда его скоро выжили. Он бросился в муромские леса, засел там в какой-то трущобе да и начал опять соблазнять народ. Ведь он такой краснобай, что хоть кого с пути собьет; его и Соловьем-то за то прозвали. Говорят, он выстроил себе избушку на семи дубах и пропустил слух, что его никто взять не может затем, что он одним свистом людей убивает. А вот посмотрим, как-то он отсвищется от нашего молодца Ильи!

— Так вот зачем мы едем? — сказал второй воин. — Ну, а этот чужеземный певун-то, — продолжал он, указывая на молодого человека, который сидел на носу лодки, — ради чего едет с нами?

— Это варяжский баян Фенкал. Его государь великий князь отпустил на родину. Мы доставим его до Мурома, оттуда довезут до Великого Новгорода, а там уж рукой подать — и сам дойдет до дому.

— А как ты думаешь, Простен, скоро ли мы вернемся опять в Киев?

— Навряд скоро. Маленько нас послано, любезный! Ведь у этого Соловья-разбойника, говорят, шайка пребольшущая: так не вдруг с нею справишься.

— Что ты, Простен! А Илья-то на что? Да на него одного пятисот разбойников мало. Поглядел бы ты, как он в последней битве с печенегами поработал на ратном поле. А уж была работка! Особливо один какой-то долговязый печенег — полно, не выше ли его ростом, уж так нам надоел, что и сказать нельзя. Нет-нет да как учнет хватать бердышем, так наших варом и поварит. Где ни махнет — лица улицею! Рядышком с ним бился слуга, что ль, его иль товарищ, не знаю, — детина приземистый, небольшой, голова только с пивной котел; ну вот ни дать ни взять, как этот гусляр и сказочник — помнишь, что был слугою у жреца Богомила?

— А! Торопка Голован?

— Ну да! Точь-в-точь такой же; только, видно, подюжее. Уж нечего сказать — мал, да удал! Кабы не Илья много бы беды они наделали, да спасибо ему: лишь завидел что нашим худо, гаркнул, свистнул, налетел соколом, да в полмига обоих угомонил. Подлинно чудо-богатырь!

— Ну, вот и Аскольдова могила, — продолжал старый воин, когда лодка поравнялась с песчаным утесом, на котором посреди заросших травою развалин возвышалась небольшая деревянная церковь.

— Кажись, едем тихо, а ведь спорее, чем на гребле, не правда ли, Простен?

— Да! — отвечал молодой воин, смотря с приметною грустью на утес. — Вот уж много лет прошло, — промолвил он, — как на этом самом месте сгиб наш товарищ Всеслав. Ведь ты, кажется, знавал его, Лют?

— Как не знать! Помнится, это было в тот самый день, как пропал без вести стремянный великокняжеский Стемид?

— Да, в тот самый.

— И до сих пор не знают: куда он девался?

— И слуху нет. Говорили только, что какой-то рыбак видел его в тот день также близ Аскольдовой могилы.

— Что за бедовое место такое?

— Да, видно, брат, так. Недаром все киевские жители под вечер за версту его обходят. В то время прошел слух, что на другую ночь после смерти Всеслава на самой Аскольдовой могиле теплился огонек, слышен был страшный стон, и как пришли утром посмотреть, так увидели, что земля на кургане вся изрыта, а шагах в десяти от него трава так и полита кровью.

— Что ж бы это такое было?

— Бог весть! — сказал Простен с глубоким вздохом, и оба воина перестали говорить.