Аскольдова могила

Острый меч сверкал уже в руке Владимира; он сделал шаг вперед, и вдруг, как будто бы повинуясь какой-то чуждой воле, остановился; его грозные очи сверкали еще диким, неукротимым огнем, но на лице изобразились смущение и нерешимость. Мало-помалу рука его опустилась; он вложил медленно свой меч в ножны и, садясь опять на прежнее место, сказал мрачным, но тихим голосом:

— Живи — я прощаю тебя!

Несколько минут продолжалось общее молчание.

— Ну, любезный, — шепнул наконец боярин Ставр витязю Рохдаю, — видал я нравных людей, слыхал дерзкие речи этих заморских буянов, а уж этакого безумного нахала и гордеца, как этот Фенкал, сродясь не видывал.

— Так, боярин, так! — отвечал Рохдай, посматривая с почтением на скальда. — А нечего сказать, этот Фенкал молодец. Уж коли он не сробел нашего государя, так кого же он испугается?

— И великий князь его помиловал! Ну, счастлив этот поморянин!

— Что, брат Вышата, — сказал вполголоса Светорад, — каков молодец? Ах он пострел, пострел! И голова еще у него на плечах?

— Вижу, да не верю, любезный, — пробормотал, заикаясь, Вышата, — разве даст пощупать! Экий разбойник, подумаешь! Его ли государь не жаловал; он ли не был в почете? То-то и есть: как волка ни корми, а он все в лес глядит! Добро, добро — узнает, каково быть под княжескою опалою! Грубиян!.. Да я теперь с ним и знаться-то не хочу!

— Ну, что призадумались, мои гости милые? — сказал Владимир, стараясь улыбаться. — Неужли-то упрямство и дерзость одного из рабов моих помешают нам веселиться? Послушай, слуга мой верный, баян, сын баянов, честь и слава Великого Киева, Соловей Будимирович, пусти своих десять соколов на стадо лебединое, пусть хитрые персты твои пробегут и заскачут по живым струнам; пусть отгрянет в них и загрохочет слава земли Русской… Иль нет, спой нам лучше песню об удалом сыне Гостомыслове, Вадиме Новгородском.

Соловей Будимирович встал, поклонился Владимиру и сказал:

— Государь великий князь, ты приказывал спеть себе веселую песню, а то, что поется о Вадиме Новогородском…

— Все равно! — прервал Владмир. — Пой, Соловей Будимирович!

Поклонился певец еще раз своему государю, кинул гордый взгляд на Фенкала и запел:

Светло, красно ясно солнышко; весел, радостен удалой Вадим, удалой Вадим — Гостомыслов сын. Он сбирается с варягами в чистом поле переведаться; он прощается с родною матерью, с молодой своей женой и с сестрой любимою. «Ты зачем идешь на гибель верную?» — вопит так родная мать. «Береги себя, мой милый брат!» — говорит сестра любимая. «Подари меня варяжским золотом», — шепчет на ухо молодая жена.

* * *

Как не буря заносила стаю соколов через степи широкие, и не ветры свищут и гудят по дремучим лесам; то идет Гостомыслов сын, удалой Вадим, со своей дружиною; он незваный и непрошеный на веселый пир спешит, на разгулье молодецкое, на игрушку богатырскую. Он на вече похвалился разгромить Поморье все, и с богатою добычею воротиться на Ильмень.

* * *

Уж не море хлынуло с полуночи, и не сумерки находят в белый день: застилают красно солнышко тучи вражьих стрел. Все Поморье взволновалося, встрепенулись добры молодцы и навстречу понеслись к гостям незваным. Тут-то копьям поломаться, тут-то саблям погреметь! Вот сошлись, щитами грянули, и мечи запрыгали по железным броням, и кровь алая заструилась по полю.

* * *

Они пьют чашу смертную, они бьются целый день; как снопы стелят головы, молотят цепами булатными, на кровавом токе жизнь кладут, и веют души буйные от тел молодецких.

* * *