Аслан и Людмила

Раз она заметила, как одна из сестер милосердия, высокая и статная, настоящая красавица из народа, что-то пишет в толстой тетради. Было непохоже, что девушка заполняет историю болезни. Она шевелила губами, водила по воздуху рукой, словно дирижируя. Людмила поняла, что она что-то сочиняет, скорее всего, стихи. Она так и спросила эту сестру милосердия, фамилию которой никак не могла вспомнить. Что-то очень простецкое, деревенское…

— Вы, наверное, стихи сочиняете?

— Боже упаси! — замахала на нее руками девушка, чего-то пугаясь. — Никаких стихов! У меня стихи плохо получаются… Вообще не получаются… Да и не стихи это совсем.

Людмиле отчего-то произнесенные девушкой слова напомнили Борского. Алексей обычно с присущей ему патологической честностью говорил по какому-нибудь вопросу, а, понимая, что обижает собеседника, не мог выправиться и еще больше усугублял. Вот и в словах этой сестры милосердия проглядывала эта нарастающая честность.

— Позвольте узнать, что же вы тогда пишете с таким вдохновением?

— Прозу, — ответила собеседница с удивлением, словно была уверена, что все люди пишут одно из двух.

— Художественную прозу? Рассказ? Повесть?..

— Роман, — подсказала девушка.

Поняв, что собеседница расположена поговорить, и пописать ей, скорее всего, сейчас не удастся, девушка закрыла тетрадь и вполне дружелюбно посмотрела на Людмилу.

— Ваша фамилия Ратаева? Сестра Ратаева? — спросила она. — А имя?

— Людмила Ратаева, можно просто Люда. А вас как зовут?

— Екатерина Хуторная, можно просто Катя, — она вдруг рассмеялась. — Непривычно это так. Катя! Меня дома все больше Катеной звали. Катя…

— Почти котенок, — сказала Людмила. — Ну, вот и познакомились.

— Вот и познакомились, — согласилась Катя. — Очень приятно!

По ее светлым глазам Люда поняла, что ей действительно было приятно.

— А вы не пишете стихи? — спросила Катя.

— Нет, я слишком много их читала и слушала, чтобы еще и самой их размножать.

— Ну, и правильно! — обрадовалась девушка. — А ведь я очень долю писала стихи. Думала, что хорошо пишу, страдала за них, жить без них не могла. Хорошо, что нашелся человек, который сказал мне правду и так хорошо ее сказал. Ведь, услышь эти слова от другого, я, может, удавилась бы или в нашем Тереке утопилась. Я же из терских казачек… А этот человек мне все так хорошо сказал, успокоил, а главное, подсказал, к чему у меня талант настоящий есть…

— И вы ему поверили? Он сказал, что вам надо писать роман, и вы сразу взялись писать? — спросила Людмила в изумлении от такого простодушия.

— Ну, не совсем так. Поверила я ему сразу. Женой его стала тоже в первый же вечер. А вот писать роман взялась только сейчас, на войне. До этого много у Алексея Алексеевича училась…

— У кого? — Людмила как будто локтевым нервом стукнулась.

— У Алексея Алексеевича Борского. Читали его стихи? Знаменитый поэт…

— Читала… Вы сказали, что стали его женой?.. В первый вечер?..

— Ой, простите! Может, об это неудобно говорить. Но мне, кажется, что с вами можно говорить обо всем. Вы мне почему-то показались близким мне человеком.

— Еще бы, — брякнула Людмила, но поправилась. — Катя, вы действительно были женой Алексея Борского?

— Женой и ученицей. Но мы жили так, не венчанными. Ведь его законная жена ушла от него, а они так и не развелись.

Один вопрос вертелся на языке у Людмилы, когда она смотрела на эту здоровую, полную жизнью казачку. Но она никак не решалась спросить. Наконец, она с большим трудом выдавила из себя, формулируя на ходу:

— Катя! Я, знаете ли, знакома шапочно с Борским, его друзьями…

— Правда?! — обрадовалась Хуторная.

— Да, ведь тут ничего удивительного. Мир очень тесен… Я вот что хотела у вас спросить, как у женщины. Только не сочтите меня за любопытную хамку. Но вы сами это так просто сказали, что я подумала… Словом, про Борского говорят, что он сторонится женщин в том самом смысле. Вы меня понимаете? Будто он живет с ними небесной любовью. А вы такая красивая, земная девушка…

— Я поняла вас, Люда. Это все глупости. Стихи — это стихи, а жизнь есть жизнь. Неправду про Алексея Алексеевича говорят. Он очень страстный мужчина… Ой, Люда, не могу я, не умею об этом говорить… Вот только детей у него не будет. Он по молодости баловался, ходил по проституткам, болел…

— Да, знаю, — кивнула головой Люда, — вернее, слышала. Поэтому вы, Катя, от него ушли?

— Нет, — тихо ответила Хуторная, и Люда заметила, что девушка с трудом сдерживается, чтобы не заплакать. — Он сам меня прогнал. Сказал, что я с ним пропаду. А ведь при мне он пил уже не так много, как раньше. Сказал, что больше ничему хорошему я у него не научусь, что мне надо вернуться в жизнь, жить со своим народом, со всей Россией… и прогнал…

Катя закрыла лицо темной коленкоровой тетрадкой и заплакала. Хорошо плакала казачка — легко, свободно. Людмила так не умела, она плакала как-то по-другому…

2003 год. Москва