Аспекты визуальности художественной литературы

Можно сказать, что перед читателем возникает некоторое осмысление прошлого, настоящего и будущего. Но для произведения здесь важен момент внутреннего переживания временных фаз человеком. Это именно жизненное время, время, увиденное сквозь призму человеческого сознания, глазами лирического героя.

Пример неполной редукции визуального в лирике встречается в стихотворении-притче А. С. Пушкина «Сапожник. (Притча)».

«Картину раз высматривал сапожник

И в обуви ошибку указал;

Взяв тотчас кисть, исправился художник.

Вот, подбочась, сапожник продолжал:

«Мне кажется, лицо немного криво…

А эта грудь не слишком ли нага?»…

Тут Апеллес прервал нетерпеливо:

«Суди, дружок, не свыше сапога!»

Есть у меня приятель на примете:

Не ведаю, в каком бы он предмете

Был знатоком, хоть строг он на словах,

Но черт его несет судить о свете:

Попробуй он судить о сапогах!» [Пушкин, 1977. С. 119].

Сама картина, которую изобразил художник и высматривает сапожник, здесь не называется и не показывается. Визуально в воображении читателя предстают только некоторые её детали: обувь, лицо, грудь. В дальнейшем обозначение какой-то обуви конкретизируется — сапоги. Но сам облик изображённого на картине персонажа не имеет подробных очертаний.

Внешний облик художника и сапожника тоже никак не представлен. Кроме надменной позы критика — подбочась. Приметы пространства, в котором происходит рассматривание картины, отсутствуют. Всё это в произведении не случайно, а обусловлено тем, что изображается общая ситуация. Эта ситуация, данная в максимально обобщённых чертах, позволяет организовать притчевую универсальность.

Композиционное деление текста на две строфы позволяет организовать переход от наброска ситуации (сапожник и художник), которая стала примером к параллельному умозаключению во второй строфе (приятель лирического героя). Такое деление на саму историю и проекцию этой истории на реальность характерно для притчи.

Невежество «в каком бы он предмете / был знатоком» противопоставляется категоричности «хоть строг он на словах», что в глазах читателя предстаёт как причинно-следственная взаимосвязь: невежество порождает категоричность, а категоричность обусловлена невежеством. Утверждение лирического героя «не ведаю» открывает позицию сомневающегося, которая явно противостоит здесь позиции всезнания, как готовности судить обо всём свете.

Художественность произведения в данном случае — это всё то, что делает его чем-то большим, чем просто притча. К примеру, здесь неслучайно «сапожник» и «художник» зарифмованы. Ещё именно к художественному решению относится здесь смена позы сапожника, которая совпадает с границей между его полезным советом и советом никчёмным. Между уместностью замечания и попаданием героя «не в свои сани». Жест «подбочась» не просто меняет какое-то положение в пространстве, но и указывает на смену положения в мире. На переход его из полезного — во вредное, из человека компетентного в какой-то сфере — в болтуна. По контрасту к суждениям сапожника о всей картине и о живописи, сам художник перестаёт называться просто художником, а уподобляется известному древнегреческому живописцу Апеллесу.

В этом стихотворении наблюдается присутствие визуальных образов в первой строфе, где сосредоточена иллюстративная часть притчи, а редукция визуальных образов — во второй строфе, где как раз сосредоточена поучительная часть.

Несколько иная версия философствующей позы лирического героя представлена в стихотворении Ф. И. Тютчева:

«Не рассуждай, не хлопочи –

Безумство ищет — глупость судит;

Дневные раны сном лечи,

А завтра быть чему — то будет…

Живя, умей всё пережить:

Печаль, и радость, и тревогу –

Чего желать? О чём тужить?

День пережит — и слава Богу!» [Тютчев, 2003. С. 18].

Уже не время и не смертность человека, а позиция невмешательства в само течение жизни, безразличие к обстоятельствам, смена чёрной и белой полосы жизни воспринимается как прихотливая неизбежная закономерность.

Все состояния печали, радости, тревоги, рассуждения, хлопоты, поиски и суждения — всё уравнивается в сознании лирического героя в качестве суетного и мимолётного. Выделяется афористичное выражение: безумство ищет — глупость судит. Это ещё раз свидетельствует о назидательном характере суждений лирического героя.

Пространство не всегда наполнено визуальными образами (можно чувствовать, что ты в замкнутом и сыром помещении, но ничего не видеть в темноте). Но сама визуальность всегда принадлежит пространству. Даже если не видны вещи, а только размытые цветные пятна, то они всё равно уже расположены где-то, в каком-то пространстве. Хотя образ душевных «ран» даёт читателю предполагаемую ассоциацию с образом человеческого тела, но оно не показывается: рекомендуемое лечение «сном» указывает на то, что дневные раны — это не пространственный образ, не телесный, а душевный, обозначающий душевные огорчения и тревоги, переживания.