Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего, что я куру?

Отерев с усов пену, Саша стал рассказывать мне многоходовой сюжет про какого*то золотушного, по-моему, мальчика, которому в лагерь присылают продовольственную посылку, и он решает съесть эту посылку в одиночку. В Сашином рассказе были какие*то вполне живые человеческие кусочки, детали, наблюдения…

— Знаешь, — задумался я, — это все-таки не дело. Это, Саша, все-таки как*то не для белого человека: планы издания гипотетической книги на какой*то там восьмидесятый год (шел, напомню, семьдесят четвертый). А если в семьдесят седьмом случится давно ожидаемый конец света и все мы справедливо накроемся заслуженным нами медным тазом? Надо тебе как*то устраиваться в реальной советской действительности. Давай, что ли, я для начала попробую подучить тебя писать сценарии. Ты литературно вполне продвинутый, наблатыкаешься быстро и сможешь делать это четко и грамотно. Хочешь, в порядке эксперимента напишем вместе сценарий по «Живым душам» или какой-нибудь другой — тоже пионерский лагерь? А хочешь — про какой-нибудь даже концентрационный лагерь сценарий напишем… Как скажешь, так и будет. А заодно ты увидишь, как это практически делается. Ничего нечеловечески хитроумного в этом ремесле нет, напишем, а потом посмотрим, может, этот сценарий даже удастся нам куда-нибудь тиснуть… Может, кто сойдет с ума, возьмет и его поставит. А если нет, то и это дело десятое, хрен с ним, с ружьем, была б собака. Сценарий уже какой-никакой будет. Возьмешь сценарий, поступишь на высшие сценарные курсы — они все-таки дают нормальную хлебную и живую профессию. А там уже опять можно взяться и за «Живые души», параллельно черта в ступе экранизируя.

Ударили по рукам. Марианна в это время уехала в Кишинев к маме, я жил дома один, потому сказал Саше, чтобы он брал свою пишущую машинку, вез ее ко мне и мы на двух машинках все отстучим.

Саша сел на кухне, я — в комнате. Определили предстоящие труды.

— Значит, пишем про пионерский лагерь. В сценарии должно быть восемьдесят страниц. Мои — первые пятьдесят, твои последние тридцать.

— А про что пишем? — поинтересовался Саша.

— Не имеет никакого значения. Неизвестно про что. Шуруем с чистого листа. И с незамусоренной головы. Это самое лучшее. Там по ходу станем разбираться…

Уселись, перекрестясь.

Первое, что мне вспомнилось, — это Юра Клепиков и наша несостоявшаяся «Мама вышла замуж». Герой Клепикова был совсем непохож на Колю Бурляева. Коля Бурляев в фильме Мельникова был хорош. Но тот, которого первоначально написал Клепиков, и существовавший потом и в моей голове, — остался нетронутым. С него и началось. Главный персонаж сразу обрел конкретность и зримость. Постольку Митя уже родился, долго экспериментировать с именем героя не пришлось. Пусть тоже будет Митя. А фамилия почему*то представлялась какой-нибудь старорежимной, дворянской. Лопахин, к примеру.

— Лопухин, — подправил Саша и добавил: — Для советскости.

— Отлично, — обрадовался я. — У него и кличка будет замечательная — Лопух.

(Все мы, разумеется, прошли пионерские лагеря, где жили только под кличками.)

Так сразу придумался герой — тут же стали придумываться и сцены: утро, отъезд Мити в лагерь; один эпизод цеплялся за другой, сценарий стал складываться со страшной скоростью. Я застучал на машинке, как заяц на барабане, и через два дня работы сценарный план уже был до конца готов. Я поэпизодно рассказал Саше весь сценарий, себе взял все сцены до ночного концерта (это уже после драки из-за компота), куда Митя не пошел — весь концерт просидел на дереве. Саше оставались все остальные сцены до самого конца.

Писался сценарий с невероятной легкостью. Помогало чувство полной безответственности (это вроде же как и не я пишу, а Саша пишет) и вдобавок — странное чувство умелости: смотри, Саша, как это делается, я же тебе говорил, что ничего же сложного! Вот лагерь; если лагерь, то и любовь, если любовь, то и соперничество и т. д.

Когда я написал сцену «солнечного удара», то вдруг ясно-ясно увидел эту девочку в венке — стало как*то даже не по себе от ясности представления. Именно с «солнечного удара» вся история начала мне нравиться как бы со стороны. В частности, нравилась и девочка, в которую по ничьей воле влюбился Лопухин. Я так замечательно представлял себе и эту девочку, и все, что с ней в тот момент происходило, и как Лопухин ее вдруг увидел как бы со стороны и от полученных впечатлений упал в обморок, как она его потом у санчасти встречала — вдруг все это наполнилось почти галлюциногенной зримостью. Причем самой мощной из всех галлюцинаций была эта никогда не виденная мной девочка.

Саша, наверное, слышал из кухни неумолкающий халтурный треск моей машинки, треск этот не мог его не расстраивать. Саша очень хотел стать настоящим писателем и оттого бережно лелеял каждое слово. А тут до него доносился бодрый заячий барабанный стук.

Через пару дней я домчался до пятидесятой страницы, быстробыстро присочинил ко всему этому и тот эпизод, над которым Саша корпел неделю. Для того, чтобы Саша не обижался и чтобы вклад его в сценарий был действительным, я предложил: