Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего, что я куру?

Мы расстались. Завтра, послезавтра, и на 563-й день, и на 728-й я почти ежедневно ездил в эту школу. До самого получения Таней аттестата. Наверх уже не поднимался, Таня видела из окна, когда подъезжала машина. Никому ничего не объясняя, вставала и уходила с урока. Деваться нам было некуда, мы кругами колесили по Москве. Иногда в хорошую погоду ехали в Подмосковье — в Куркино-Машкино, в Шереметьево (в старом аэропорту была хорошая столовая, там мы обедали). Никогда ни о чем не договариваясь, тем не менее оба знали, что не может быть такого дня, чтобы я не приехал.

По телефону мы разговаривали часто, иногда раз по десять на дню, иногда и в ночь, иногда и по часу. Я изучил в Москве все телефоны-автоматы, пригодные и непригодные для этих разговоров; в машине у меня всегда был полиэтиленовый пакет с двухкопеечными монетами. С утра, уходя в школу, Таня захватывала с собой в портфель «гражданские одежды», в которых ее общество не ставило бы меня в неловкое положение. Выйдя из школьного класса, она сначала не спускалась вниз, а, наоборот, поднималась наверх, к чердаку, там переодевалась в «гражданское», прятала в портфель школьную форму, фартук с крылышками, и уже в таком виде выходила на улицу.

Ни смысла наших поездок, ни смысла разговоров, которые мы вели, ни вспомнить, ни передать не могу. Во-первых, потому что, строго говоря, ни в том, ни в другом вообще никакого смысла и не было. Все это на долгие годы и стало для нас привычной жизнью, обыкновенным бытом, а вся остальная жизнь уже казалась какой*то ненастоящей.

Само это облако, которое я столь приблизительно постарался описать, с годами тоже видоизменялось, преображаясь, но почти всегда каким*то образом наполнялось свежим озоном. Внутри этого самого облака тоже происходили перемены и превращения — оно вдруг могло обратиться в грозовую тучу, то оно проливалось дождем, время от времени его швыряли из стороны в сторону грозовые ветры, но вопреки всему оно выживало.

Внутри этого облака, так сказать, по пути его следования впоследствии образовались и «Спасатель», и «Наследница по прямой», «Избранные» и «Асса», «Черная роза»… Малое пятнышко, привидевшееся нам с Таней далеко в небесах, на горизонте, во время того первого дождя в дощатой борисовской купальне, впоследствии выросло до внушительных размеров, практически вобрав в себя всю нашу дальнейшую с Таней жизнь. Внутри этого облака Таня закончила школу, внутри него поступила в медицинский институт, внутри него мы поженились, внутри него у нас родилась и выросла дочь Аня…

Не могу сказать, что существование внутри этого облака было, прошу прощения за трюизм, безоблачным. Совсем ничего похожего.

Взять хотя бы тот факт, что тогда же, на «Ста днях после детства», одновременно с описываемыми событиями, 6 октября у меня родился сын Митя. И когда в перерыве съемок сцены с компотом я поехал забирать его из роддома, когда впервые он оказался у меня на руках и я рассмотрел его, стало сразу понятно, что с ним, с этим очень маленьким тогда человеком, у меня тот же род отношений, что и с Таней: и мне, и ему якобы ведомо что*то такое, чего другие знать не должны. Две эти тайны — моя с Таней и моя с Митей — столкнулись, и столкновение было мучительным и тяжелым.

Долгое время, на манер данелиевского героя из «Осеннего марафона» (временами даже хуже), я вел «двойную жизнь», которую не имел внутреннего права до поры ни переделать, ни прекратить.

Иногда я укладывал Митю спать. Он ужасно не любил сказок, которые я сначала попытался рассказывать ему на ночь: про Иванов-дураков, Змеев Горынычей, царей и цариц. Однажды случайно я вспомнил булгаковского кота Бегемота, само это прозвище персонажа вызвало у него радостный смех одобрения. Я начал ему рассказывать какую*то бесконечную фантастическую сказку, навеянную «Мастером и Маргаритой», растянувшуюся на многие вечера, месяцы, годы.

Так я метался от облака к облаку. И при этом еще работал. Моя «двойная жизнь», как вы понимаете, имела еще вдобавок и прискорбный уголовный оттенок.

— Если все откроется, — с прежней достойной ровностью и абсолютно разумными глазами время от времени без выражения сообщала мне Таня, — ты непременно сядешь лет на пятнадцать… Чем все это время буду заниматься я?

Время прошло. Все утряслось. Многое переменилось. Сейчас Митя вырос. С Таней у нас тоже все теперь совсем по-другому. Иногда меня вдруг кто*то спрашивает:

— Как ты успеваешь делать столько дел: в театре, на телевидении, на студии, во ВГИКе?

Мне отвечать смешно. В те годы я научился делать все за считанные часы, можно даже сказать, за минуты, остававшиеся от инфернальных блужданий между двумя таинственными кругами моей горестной жизни. Сценарий японского фильма, помню, был написан мной дня за три — за четыре, сценарий «Чужой белой и рябого» я вообще написал за два дня. Всю профессиональную работу я привык выполнять максимально быстро и так, чтобы не переделывать. Кстати, Таня тоже все время училась хорошо…