Асса и другие произведения этого автора. Книга 3. Слово за Слово

На этот раз мы размахнулись еще круче — перед входом поставили воздушный шар, в гондоле сидели наши герои, в костюмах, с игровым оружием, впрочем настоящим. Шар, торжественно перемещаясь из стороны в сторону, понемногу наполнялся горячим воздухом, как бы готовясь подняться в небо. Милицию предупредили, что будет пальба, но стрелять будем холостыми. Время от времени сумеречное осеннее московское небо прорезалось трассирующими очередями, все вокруг было оцеплено ГАИ, движение перекрыто, трам-тарарам невообразимый…

И тут произошло неожиданное, оставившее тяжкий след в душе…

Весь сквер перед «Россией» окружен фонарями, поставленными еще в довоенные сталинские времена. На каждом из них висит литое чугунное украшение в виде серпа и молота. Время от времени дул сильный осенний ветер, наш шар мотало из стороны в сторону, в одно из этих мотаний шар задел фонарь, проржавевшие серп с молотом оборвались и упали на мосфильмовского осветителя, следившего внизу за приборами.

Потом были суд и следствие, было доказано, что ничьей вины не было, все условия техники безопасности были соблюдены — просто чугун был уже старый, прогнивший, он рухнул лишь оттого, что шар коснулся фонаря.

Я давно знал о заключенной в искусстве страшной инфернальной силе, в том числе и силе предвидения. Высоцкий писал о том в песне, посвященной Васе Шукшину: «Она того сильнее косит, кто впонарошку умирал…»

Если в «Ассе» были лишь самые первые, легкие, почти лирические очерки российского сатанизма, то тут, в «Доме», сатанизм предстал уже в некоей развитой художественной системе, и наивно было надеяться, что жизнь за это не отомстит.

Приехала «скорая помощь», увезла осветителя с пробитой серпом головой. В переполненном зале наконец потушили свет. Шел премьерный показ, а мы все звонили из кинотеатра в больницу, звонили куда-то еще, срочно доставали кровь для переливания, поначалу дела вроде обстояли не так уж и плохо, у врачей была надежда…

Утром мы узнали, что осветитель умер.

И этой смертью целому этапу жизни как бы была поставлена точка.

Иногда мне предлагают сегодня: «Давай замутим чего-нибудь вроде „Ассы"». Но я знаю: нет, уже не замутим. Все. С этим кончено. Намутились. Время ушло. Нужно жить дальше и мутить совсем по-иному…

Искусство магии. «Чистое кино» и «Чистый театр». Неоклассика

С началом этой самой знаменитой «перестройки» у меня, как и у всех, всерьез и наново обострился интерес к современной жизни. Временами он становился даже «жгучим». В как бы знакомой до дыр советской действительности многое показалось новым, свежим, многое, известное с детства, вдруг как бы увиделось в первый раз. Бродили неясные надежды неизвестно на что. На все. Таким же закономерным, наверное, было и то, что интерес этот в один момент, почти внезапно, как отрубило. Происходящее вокруг вдруг стало неприятным, фальшивым, отталкивающим, утомительным, пустым. Постсоветская тематика, постсоветский антураж, постсоветские костюмы — все эти еще вчера бесконечно забавные фенички словно оторвало вместе с серпом, упавшим на голову ни в чем не повинного человека. Романтика постсоветизма стала вызывать тоскливое раздражение. Надежды развеялись, и уже невозможно было наблюдать любой, в сущности, вполне обыкновенный постперестроечный диалог абсурда.

Одним из главных спасительных душевных движений для еще не окончательно повредившегося рассудком человека в России, на мой взгляд, сегодня должно было бы стать ощущение необходимости возвращения к норме. Обращение к собственной памяти, в которой и по сегодня еще сохраняется некая исконная человеческая и культурная норма жизни.

Русское литературное сознание, увы, тоже всегда обожало своих юродивых, шутов, придурков, всяческих капитанов Лебядкиных. Среди интеллигенции XX века считалось попросту и некрасивым и немодным слыть нормальным. Думаю, российской культурной моде пришла пора резко смениться. Хотя бы потому именно, что с каждым днем растет дефицит человеческой нормальности. Помните старый анекдот про сидящего в троллейбусе господина с газетой и нависшую над ним тетеньку с авоськами? «Ах! — говорит с выражением тетенька в пространство. — Совсем у нас перевелись джентльмены…» «Джентльменов до хрена, троллейбусов мало!» — отвечает, не сдвинувшись с места, сидящий.

Сейчас от любого рода гениев, от всяческих «странных, отдельных, уникальных, ни на что не похожих» отбою нет. А вот нормальных, ну, скажем, хотя бы в той среде, где катится моя собственная жизнь, как троллейбусов, мало-мало. Можно сказать, почти поголовно выродились. Ах, какая бывает тоска по достойной обыкновенности, неунизительной нормальности — не по героическому сверхусилию, когда ты, внезапно затмив всех, вырываешься из ряда и летишь стремительной, яркой, придурковатой кометой сломя голову неизвестно куда; нет, напротив, гложет тоска по тому героическому сверхусилию, когда ты вновь способен вернуться в ряд, в род, в семью, в обыкновенную историю твоих предков…