Ассасин

— А что, была другая причина?

— Была. Я о ней позже узнала, когда мы снова вернулись в бунгало.

— Когда он на пляже убрал из твоей головы ловушку?

— Нет, еще позже. Уже после того, как мы стали вместе — совсем вместе: с кольцом, переездом и прочим. Недели через две.

Тот день я помнила исключительно хорошо. И не из-за погоды (мол, потому что надрывно скрипели пальмовые стволы, а океан швырял на берег мутные волны) — нет, погода стояла обычная — солнечная, ясная, вполне себе спокойная, — а потому что в тот день состоялся наш первый «серьезный» разговор. Не ссора, но разговор, который показал, что между нами может быть доверие — настоящее, глубокое и честное.

Когда сходятся двое — это всегда сложно, потому что два человека — это два мира, два противоположных берега, два набора жизненных принципов, установок и совершённых дел. И сложно представить, что кто-то может принять тебя таким, какой ты есть. Таковы люди — они всегда боятся. И потому что боятся, начинают прикидываться кем-то другим, лгать во благо, притворяться, подстраиваться, и все для того, чтобы любили больше. Так нам часто, дуракам, кажется.

Мы с Реном изначально были очень разными: я — художник, он — наемник. Не думаю, что хоть один психолог или астролог, увидев нас, выдал бы благоприятный прогноз на совместную жизнь, скорее, наоборот. Мол, какие у вас общие интересы? О чем вам говорить? Чем заниматься вместе (помимо постели), когда характеры такие разные?

Признаться, этого поначалу боялась и я. Мы с Реном были не просто двумя разными планетами — мы были двумя галактиками, расположенными на противоположных концах Вселенной. Но, так или иначе, я верила, что у нас получится, просто потому, что все получается у тех, кто верит и кто по-настоящему этого желает. И тот день стал тому подтверждением.

В бунгало мы тогда заехали не для того, чтобы провести там время — искупаться, расслабиться, отдохнуть, лежа на песке, — вовсе нет. Все куда банальнее: Рену требовалась какая-то забытая папка с документами из ящика.

Он собирал бумаги, я ждала, а пока ждала, снова наткнулась взглядом на те самые камни в вазочке. Подошла к ним ближе, взяла один в руки, принялась рассматривать — вновь колыхнулось любопытство.

— Рен…

— М-м-м…

— А что нарисовано на этих камнях? Почему я не могу понять ни один символ?

— Потому что они написаны не на человеческом языке.

— А на каком?

— Да оставь их, малыш, сейчас уже поедем.

Почему он всегда избегал разговоров о них? Как будто силился проскользнуть сквозь эту тему, старался не впечататься в нее носом, жалел, что не убрал вазу куда подальше.

Полумрак комнаты, косые солнечные лучи сквозь щели у двери, пятно света на столе. И камень на моей ладони, который интересовал еще больше, чем раньше.

— А кто рисовал эти знаки?

Ровные, идеально начерченные, чуть вдавленные.

— Я нашел папку.

— Рен?

— Что?

— Пожалуйста, расскажи мне.

Он какое-то время стоял ко мне спиной — неподвижный, хмурый (я чувствовала), почему-то напряженный.

— Что такого с ними связано?

И Рен развернулся, подошел, усадил меня на кровать. Отложил все дела, спешку, найденную папку, долго смотрел в глаза, о чем-то думал, как будто даже переживал. Хотя как тут скажешь наверняка, когда человек исключительно хорошо владеет эмоциями? Лишь интуитивно.

— Эти камни связаны с тем, кто я есть, Элли. С моей работой.

Первой мыслью, которая скользнула мне на ум, была «Господи, надеюсь, это не имена жертв…».

— Это… убитые?

Спрашивать не хотелось, но я не могла не спросить.

Он фыркнул сразу же.

— Нет. Создатель, о чем ты думаешь?

— Ты сказал, что это связано с твоей работой.

— Да, давай на этом остановимся.

Рен уже хотел подняться, вытянуть руку из моих ладоней и уйти, но я не дала.

— Как связано? Что на них?

То был момент честности — либо да, либо нет. Такие моменты случаются у любой пары, когда каждый должен сделать выбор — открыться или нет? Я ждала. Ждала с напряженной спиной, нервами и гулко стучащим сердцем. Верит он мне или нет? Если да, то насколько?

— Зачем ты хочешь это знать?

— Я хочу понять тебя.

— Кто я есть?

— Да, кто ты есть.

— Я — тренированный солдат, Элли. У меня сложная работа и такой же характер.

Он коснулся моей щеки и тут же убрал руку, как будто стеснялся. Только стеснялся — я вдруг поняла — не меня, себя. Того, кто он есть.

— Рен, — я сильнее сжала длинные теплые пальцы, — в каждой системе есть люди, которые помогают служить правосудию.

— Чистильщики?

Кривая усмешка, ставший жестким взгляд.

— Называй их так, если хочешь. Они нужны, потому что если «не чистить», можно потонуть в грязи среди бандитов, торговцев наркотиками, беспредела.

— Ты пытаешься меня оправдать?

Скользкая тема, опасная. Если скажешь «пытаюсь» — значит, осуждаешь внутри. Если осуждаешь, то зачем вообще со мной? Если скажешь, что не пытаешься оправдать, значит, даже не пытаешься понять или, как мирное растение, все принимаешь таким, какое оно есть. Я же хотела понять не столько профессию — оправдать или осудить, — сколько почувствовать доверие любимого человека.