Ассасины

Утопая в песке до середины гусениц, он стоял под углом к главным воротам. На борту был едва различим опознавательный знак Африканского корпуса Роммеля, длинный ствол пушки держал под прицелом дорогу, точно в ней сохранился один, последний снаряд. Словно пушка в последний раз с огнем и громом приготовилась салютовать великому Паттону. На секунду показалось, что я вижу какой-то дурной сон, что гусеницы этой машины в крови, а кругом раздается несмолкаемый треск очередей. Но пушка была нацелена в пустоту, кругом одни пески да несколько хилых, скособоченных от ветра пальм. Враг давно исчез. История и время примирили всех, оставив это реликтовое сооружение, выглядевшее столь же одиноко и печально, как последняя елка на рождественской распродаже.

Откуда-то из тени, из углубления в низкой стене вокруг монастырских зданий, выползла тощая собака. Резко остановилась, принюхалась, потом окинула меня разочарованным взглядом и снова отошла в тень. И сидела там, встряхивая кудлатой головой и отгоняя назойливых мух. Мухи здесь были огромные, размером чуть ли не с мой мизинец, казалось, пес играет с ними в какую-то бесконечную игру. И еще казалось, они готовы сожрать живьем этого несчастного пса и все вокруг, с таким агрессивным жужжанием налетали они на него. Но вот несколько дюжин отделились и все с тем же невыносимым жужжанием последовали за мной во двор монастыря, очевидно, учуяв более соблазнительную добычу. Они кружили у меня над головой, а солнце палило столь немилосердно, что перед глазами поплыли красноватые круги. В эти минуты я казался себе маленькой мошкой, застрявшей в раскаленной добела электрической лампочке.

Вокруг ни души. Над лужей мутной воды склонялась одинокая пальма, на пятачке ее тени разместилась еще одна собака. Ветер посвистывал в разрушенных стенах старого здания, и свист сливался с жужжанием мух. Но вот мне почудился еще какой-то звук. Приглушенный рокот голосов, обрывки их подхватывал ветер и уносил в сторону. Я пошел на этот звук и оказался у задней стены. Здесь голоса стали громче, они походили на причитания, а затем дружно смолкли, как только я приблизился к покосившимся воротцам, что держались на обрывке веревки. Я прошел в них, остановился в тени и увидел монахов.

Они кого-то хоронили.

Щурясь, я наблюдал за тем, что происходит на монастырском дворе, и фигуры людей расплывались и дрожали в волнах раскаленного воздуха. Потом завернул руку назад и пытался пощупать рану, убедиться, кровоточит она или нет. Но никак не мог дотянуться. Повязка прилегала слишком плотно, спине было жарко, боль жгла огнем. И еще весь я был липким от пота. И тогда я оставил эти попытки, прислонился к стене и наблюдал за тем, что делают монахи, пытался разглядеть каждого по очереди. И увидеть высокого монаха с серебристыми волосами и глазами, напоминавшими бездонное жерло пушки.

Нет, конечно, его там не было. Там были маленькие костлявые мужчины, некоторые с брюшком, другие сутулые или ссохшиеся от старости. В стороне стоял еще один, с бородой и резкими чертами лица, напоминавший персонаж из Ветхого Завета, веривший, что огонь можно победить только огнем. Он стоял отдельно от остальных и, видимо, тоже заметил меня. Почетный гость покоился в закрытом деревянном ящике рядом с глубокой ямой, выкопанной в рыхлой песчаной земле. Маленькое кладбище украшали простые деревянные кресты. Покосившиеся, торчали они из песка под разными углами, и каждый говорил о прошлом, отмечал конец очередной главы печального повествования. Пока я смотрел, бородатый подошел к могиле и заговорил. Я находился слишком далеко, чтобы слышать его слова, но приближаться мне не хотелось.

Сплошные похороны. Покойники проносились перед моим мысленным взором, точно миражи. Сестра... потом Локхарт... Пот высох на лице, высушил его ветер, и теперь кожу стягивала сухая солоноватая корочка с примесью песка. Казалось, я весь покрыт этой хрустящей лопающейся коркой, что стремлюсь вылупиться из нее, как из кокона, подобно насекомому, а трещины зарастают, не пускают, и тут же появляются новые.

Когда гроб опустили в яму, столпившиеся вокруг монахи отошли и стали приближаться ко мне. Подходили они медленно, как какие-то неземные существа в фантастическом фильме. Длинные рясы, двое в старых штанах, заплатка на заплатке, один в полинялых почти добела джинсах. Люди без возраста, сильно загорелые, многие с серыми бородами. Он них пахло потом и песком, у которого тоже есть свой специфический запах.

Тот, кто говорил у гроба, приблизился ко мне первым.

— Я здешний аббат, — сказал он. Голос был на удивление мягок и тих и совсем не сочетался с грозной библейской внешностью. Я пытался ответить, но во рту пересохло, не удавалось вымолвить ни слова. — У вас кровь, — добавил он, глядя куда-то мне за спину.

Я обернулся. Стена, к которой я прислонился, была измазана кровью. Хотелось выругаться, но язык точно прилип к небу.

— Идемте со мной, — сказал он.

И я последовал за ним в темные помещения монастыря Святого Христофора.