Ассасины

— Не знаю, что и ответить вам на это, мистер Дрискил. Помочь... мы здесь этим не занимаемся. Надежда и помощь умирают в этих стенах. Позвольте мне прежде объяснить, кто мы такие, мистер Дрискил, чтобы вы поняли, на что можно рассчитывать в стенах монастыря Святого Христофора. — Он забарабанил пальцами по столу. Я выжидательно молчал. — Мы здесь нечто вроде иностранного легиона, только из монахов. Нас девятнадцать человек, никто никогда не выезжает отсюда... никто из нас никогда не покинет этого места, и лишь немногие и изредка появляются здесь, а потом уходят. Мы молимся, мы ждем смерти, мы навеки забыты Римом. Иногда здесь находят убежище люди, подобные Этьену Лебеку. Приходят, чтобы очиститься от сидящего в них зла. Всем нам доводилось вдруг ощутить зло внутри самих себя, возможно, что и человеку, которого вы ищете, тоже. Многие из нас умирают от той или другой неизлечимой болезни, да и не слишком мы стремимся излечивать эти болезни... возможно, виной тому отчаяние. Я аббат мертвых, мистер Дрискил. И забытых.

Монастырь был основан в двенадцатом веке, продолжил свое повествование аббат. Основан цистерцианцами, монахами, примыкавшими к ордену бенедиктинцев. Они считали, что противостояние европейской знати и более традиционной христианской Церкви ни к чему хорошему привести не может. Традиционная Церковь набирала силу и власть, распространялась по всему миру, множила свои ряды и богатство. И вот цистерцианцы решили покинуть мир привилегированных и богатых. Монаху, сознательно обрекающему себя на нищенское существование, нет места в мире богатых и сильных, и вот они решили уйти из него. Но у них было еще одно кредо: работать и работать. Их стараниями самые заброшенные и неплодородные холмы и долины превращались в цветущие сады. Усердная работа и бедность сочетаются плохо. В 1075 году брат Роберт и еще семеро монахов из монастыря Святого Микеле де Тоннере ушли в глухие леса Молесма. Однако к 1098 году их трудами там был воссоздан настоящий рай на земле, что похоронило последние надежды на создание истинного цистерцианского монастыря. Вскоре после этого еще одна группа монахов предприняла путешествие на север Африки. Там повсюду простиралась голая пустыня, на таких песках было просто невозможно вырастить хороший урожай, земли эти не представляли тогда интереса для власть имущих, что тоже было немаловажно. И вот они построили в пустыне монастырь Святого Бернарда. Почему и когда он впоследствии изменил название, превратился в монастырь Святого Христофора, аббат не знал.

Здесь под немилосердно жарким солнцем, вдали от торговых путей и европейских притязаний на мировое господство, обрели наконец пристанище самые стойкие. Здесь процветали аскетизм, фанатизм, самоотречение, умерщвление плоти в самом что ни наесть чистом виде. Это стало правилом и основой жизни. И прожить каждому из братьев, естественно, удавалось недолго. Редко кто из монахов доживал до тридцати лет. Чаще всего люди ломались и убирали в двадцать с небольшим.

— Тело свое оставьте за вратами в наш монастырь, — поучали они новоприбывших. — Сюда входят только души. Плоть здесь ничего не значит.

И, естественно, все, что приветствовалось в обычном мире, отрицалось здесь. Здесь не ценились ни знания, ни искусство, ни литература, словом, все то, что в обычной жизни придавало человеческому существованию смысл и радость. Ни работа. Ничего. Обиталище это стало царством под условным названием «Ничто». Они ждали в пустыне конца света, свято верили, что лишь благодаря их полной безгрешности, молитвам и самоотречению удастся спасти все остальное человечество.

— И вот в конце концов, примерно через полвека, а это не столь уж и долгий срок, все они вымерли, мистер Дрискил. Сгорели заживо под этим солнцем, и никто не скорбел по ним, и событие это осталось в Европе незамеченным. Некому было продолжить легенду... лишь через много поколений люди из Европы явились сюда снова и нашли свидетельства о некогда существовавшем в монастыре братстве.

Аббат отогнал особо назойливую муху. Брат Тимоти, сидевший в углу на стуле, похоже, впал в дрему. Аббат говорил долго и страстно, точно ему не часто выпадала возможность довести все эти сведения до человека из внешнего мира. Не считая вопросов, заданных в самом начале, он не проявлял ни малейшего любопытства ко мне и моей жизни. Гораздо больше интриговала его собственная история. Он буквально упивался каждым своим словом.

— И вот монастырь опустел и очень долго, на протяжении многих сотен лет, оставался безлюдным. И сохранился он лишь благодаря жаре и почти полному отсутствию влажности. Вы только вдумайтесь, мистер Дрискил, сотни лет это место существовало без молитв, без единого монаха. Время окончательно очистило его от всего мирского. — Он скупо улыбнулся, облизал тонкие губы и продолжил свое повествование, прирожденный рассказчик в мире, где не существовало слушателей.