Ассасины

Утро было по-прежнему серым, лишь туман слегка отсвечивал розоватыми отблесками восхода. На крыше «Фиата» примостился пушистый черный кот и никак не хотел покидать насиженное место, однако затем все же уступил настойчивым просьбам кардинала.

— Отвези меня за город, Пьетро, — сказал Д'Амбрицци. — В Кампо ди Маджоре.

Кардиналу всегда нравилось любоваться Римом в предрассветные часы. В то утро они проехали мимо замка Сент-Анджело, где в 1527 году Папа Клемент VII искал убежища от врагов. Кардинал всегда сочувствовал несчастному старому Папе Клементу, окруженному французскими войсками и еще бог знает кем. А ведь хотел-то он лишь одного: сохранить свою власть. Этого хотел каждый Папа, и вот теперь Церковь тоже, похоже, оказалась в окружении врагов, наступающих со всех сторон. И еще из головы не выходили три убийства в Америке.

Кардинал, разместившийся на заднем сиденье, поймал на себе взгляд Санданато в зеркале. Улыбнулся, сложил на коленях руки и наблюдал за пролетающими мимо окна сельскими пейзажами, хотя не видел их по-настоящему. Он и так знал тут все наизусть, мог определить с закрытыми глазами. Впрочем, теперь он был погружен в размышления, сидел, полуопустив тяжелые веки, и не видел ничего. Он даже Шерлока Холмса отложил.

Из всех близких ему людей кардинал больше всего доверял Санданато. И даже гордился им, как гордится скульптор статуей, являющейся творением его рук, статуей, которая получилась в точности такой, какой он представлял ее в мечтах. Да, монсеньер Санданато был человеком кардинала. И если старик не доверял ему полностью и безоглядно, так просто потому, что знал: абсолютного доверия существовать не может. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Люди, доверявшие безоглядно, рано ушли в могилу.

* * *

Путь от дороги был неблизок и лежал в гору.

Все вокруг — машина, деревья, дорога, одежда — было покрыто тонким налетом пыли, что напомнило кардиналу те давние времена, когда он жил на Сицилии. Только там пыль имела охряный оттенок, и на улицах от жаркого солнца умирали старые бродячие собаки.

Кардинал споткнулся о камень, и Санданато взял его под руку, и вот вместе они вошли из-под ярких лучей в тень и уселись под деревом с искривленным стволом и ветвями, древним, как христианский мир. В тени леса было прохладно, внизу раскинулась залитая солнцем долина, голубоватая змейка реки посредине, по обе стороны ковры ярко-зеленой травы, на которых пасся скот. Пара овец, несколько коров, мерно жующих жвачку, человек в шляпе, двигающийся медленно, точно во сне. Вся эта сцена, казалось, так и взывала к живописцу, мастеру идиллических сельских пейзажей. Хотя, с грустью подумал вдруг кардинал, произведением его будет скорее всего безнадежно ординарная картина, проданная по дешевке какому-нибудь проезжему туристу.

Они сидели под деревом.

— Хотите вина? Или, может, бутылочку пива?...

— Нет, спасибо, ничего, — ответил кардинал. — Хочу просто сидеть здесь и отдыхать. Да и тебе не мешало бы расслабиться после всего, что ты там пережил. — Он имел в виду поездку в Америку. — Ты должен был привезти мне какой-нибудь новый детективный роман, Пьетро. Помогает скоротать время куда как лучше, чем все эти размышления на темы вечных истин. К тому же истории самые непритязательные, и можно читать и думать одновременно. Впрочем, я и прежде тебе это говорил. А теперь, — он окинул взглядом окрестные холмы, — мы одни. Ни микрофонов, ничего. И я хочу знать все об этом твоем путешествии в Принстон.

* * *

Впервые они оказались здесь лет двадцать тому назад. В шестнадцатом веке эти красивые места принадлежали дипломату из Неаполя Бернандо ди Маджори, и вот его французские сторонники предали его и обвинили в том, что он спровоцировал их конфликт с Папой. Несчастный пытался объяснить, что он здесь ни при чем, но это не помогло, после допроса с пристрастием его обезглавили. А тело повесили на оливковом дереве в назидание тем, кто посмеет когда-нибудь противостоять дому Арагонов. Позже несчастного канонизировали за заслуги перед Ватиканом, представили святым и мучеником, а со временем благополучно забыли.

В ветре, дувшем со стороны долины, Санданато чудились крики Бернандо ди Маджори, виделись искаженные злобой лица его мучителей. Ему почему-то казалось, что несчастный молил своих палачей о смерти, настолько невыносимы были пытки, что в конце он даже потерял облик человеческий, зато сумел сохранить нечто более важное, свою бессмертную душу. Наверняка он умер, защищая что-то важное, какую-то идею, но никто теперь не помнил, какую именно... Да и нужны ли великие идеи, чтоб получить бессмертие?...