Ассегай

— Держите его. Держите крепче, чтобы он не дергал бечеву и чтобы она не оборвалась, — предупредила Лусима морани, и все четверо налегли на распростертого Маниоро. Она повернулась к Леону: — Тяни, сын мой. Тяни со всей силой. Вытащи из него зло.

Леон обмотал бечеву вокруг запястья и потянул. Лусима снова принялась читать заклинание. Тонкая нить напряглась. Тянуть следовало осторожно, плавно, без рывков — острые как бритва зубцы могли легко перерезать кетгут, — и он добавлял понемногу, по чуть-чуть. Петля затянулась туже… еще туже… но стрела оставалась на месте. Леон уменьшил нить, обернув ее еще раз вокруг запястья, и слегка переменил позу, выравнивая плечи по углу, под которым стрела вошла в ногу Маниоро. Теперь он тянул двумя руками, не обращая внимания на режущую боль, с которой кетгут впивался в кожу. Под рваной рубашкой вздулись плечевые мышцы, на шее выступили жилы, лицо потемнело от напряжения.

— Тяни, — прошептала Лусима, — и пусть Мкуба-Мкуба, величайший из великих богов, наполнит силой твои руки.

Между тем четверо взрослых мужчин с трудом удерживали мечущегося на ложе Маниоро. Резкие, похожие на рык крики не гасил даже кляп из слоновьей шкуры, сумасшедшие, налитые кровью глаза грозили вот-вот выскочить из впадин глазниц. Захваченный петлей, наконечник продирался наружу, поднимая разорванную и распухшую плоть, но зубья намертво вцепились в мясо.

— Тяни! — заклинала Леона Лусима. — Сила твоя превосходит силу льва. Сила твоя — сила М'бого, великого буйвола.

И наконечник пошел. Сначала с едва слышным рвущимся звуком из раны показался второй ряд зубчиков, потом третий. Теперь из развороченной плоти высовывалось уже два дюйма темного от крови острия. Оставалось еще одно, последнее усилие, и Леон взял паузу. Расслабился на секунду, потом уперся ногами в землю, поиграв желваками, стиснул зубы, сделал глубокий вдох и потянул. Из мяса нехотя вылез еще дюйм железа. А потом из раны хлынула вдруг густая струя наполовину свернувшейся черной крови и багрового гноя. От мерзкой вони даже у Лусимы перехватило дыхание. Впрочем, нет худа без добра — смазанный зловонной жидкостью обломок древка выскользнул из раны легко и почти без усилий, как некий плод из чрева зла в страшный миг своего рождения.

Леон не устоял на ногах и повалился на спину, с ужасом взирая на результат своих трудов. Рана зияла точно разинутый в агонии рот, из развороченной плоти вытекала перемешанная с какими-то ошметками кровь. Боль была настолько невыносимой, что Маниоро прожевал слоновью шкуру и искусал губы. Кровь тонкой струйкой ползла по подбородку. Он все еще метался и рвался, и четверым морани едва удавалось удерживать его на месте.

— Подержи ногу, М'бого! — окликнула Леона Лусима.

Прислужница протянула ей длинный тонкий рог антилопы-прыгуна, изогнутый наподобие воронки. Шаманка погрузила острый конец рога в рану, и Маниоро забился в новом приступе боли. Девушка поднесла к ее губам посудину из выдолбленной тыквы. Набрав в рот неведомой жидкости — несколько капель скатились по подбородку, и Леон успел уловить ее резкий, терпкий запах, — Лусима наклонилась над расширенным, как у горна, краем воронки и с силой выдула содержимое в глубь раны. За первой порцией последовала вторая. Жидкость, пенясь, поднялась над краями раны, вымывая зараженную кровь и прочую грязь.

— Переверните его, — распорядилась она, и воины перевернули сопротивляющегося Маниоро на живот, а Леон сел ему на поясницу, всем весом удерживая на кароссе.

Лусима снова опустила рог в рану, теперь со стороны входного отверстия, и вдула в загноившуюся плоть еще две порции неведомой жидкости.

— Достаточно, — сказала она наконец. — Я вывела яд.

Она отодвинула рог, приложила к ране подушечки с сушеными травами и перебинтовала все длинными полосками ткани. Между тем сопротивление Маниоро ослабевало, пока он не затих совсем, погрузившись в беспамятство, скорее похожее на смерть, чем на сон.

— Все кончено. Больше я ничего сделать не могу. Теперь его судьба решится в битве между богами его предков и демонами тьмы. Исход ее мы узнаем через три дня. Отнесите его в хижину. — Она повернулась и посмотрела на Леона: — А мы с тобой, М'бого, будем поочередно сидеть у ложа и поддерживать его силы в этом сражении.

На протяжении нескольких последующих дней жизнь Маниоро висела на волоске. Временами он проваливался в такую глубокую кому, что Леону приходилось прикладываться ухом к его груди, чтобы понять, дышит ли он еще. В другие часы стонал и хрипел, метался, обливаясь потом, скрипел зубами и кричал. Лусима и Леон сидели справа и слева от больного, следя за тем, чтобы тот в приступе лихорадки не поранился еще сильнее. Ночи были длинные, и никто не смыкал глаз. Разведя небольшой огонь, они коротали время за негромкими разговорами.