Ассегай

Они подошли к носильщикам, успевшим разложить трофеи для всеобщего обозрения. Леон остался в седле, откуда поверх голов собравшихся хорошо видел президента и мог наблюдать, как меняется выражение его лица.

А оно менялось. Снисходительный родительский интерес сменился удивлением, как только Рузвельт увидел лежащие на земле бивни. В свою очередь, удивление уступило место смятению, когда он оценил размеры добычи. Президент отпустил руку сына и медленно прошел вдоль трофеев и остановился. Он стоял спиной к Кермиту, но Леон видел, как смятение и растерянность вытеснили зависть и злоба. Он вдруг понял, что того положения, которое занимал Рузвельт-старший, того авторитета и уважения, каким он пользовался, мог достичь только человек, для которого в любом соперничестве есть только одно место — высшее. В любой сфере приложения сил Тедди привык добиваться наилучших результатов, в любой компании — быть первым. И вот теперь ему предстояло смириться с тем, что его обошли.

Некоторое время президент стоял перед трофеями, заложив руки за спину и ничего не говоря, — только хмурился и кусал кончики усов. Потом лицо его прояснилось, и он с улыбкой повернулся к сыну. И в этот момент Леон проникся к нему глубочайшим уважением — какой самоконтроль! Какая власть над эмоциями!

— Великолепно! — воскликнул президент. — Лучших бивней у нас еще не было и, уверен, не будет до конца экспедиции. — Он снова взял Кермита за руку. — Я горжусь тобой, мой мальчик. Горжусь по-настоящему. А теперь скажи, сколько выстрелов ты сделал, чтобы добыть эти замечательные бивни?

— Об этом, отец, тебе лучше спросить моего охотника.

Все еще держа сына за руку, Рузвельт повернулся к Леону.

— Итак, мистер Кортни, сколько было выстрелов? Десять, двадцать или больше? Скажите нам всем.

— Ваш сын убил трех слонов тремя выстрелами, — ответил Леон. — Все три в голову.

Рузвельт пристально посмотрел в глаза Кермиту, потом сгреб его в объятия и крепко стиснул.

— Я горжусь тобой. И я счастлив.

Через плечо президента Леон видел сияющее лицо Кермита. Сам он испытывал смешанные чувства: к радости за друга примешивалась горечь. «Вот если бы мой отец смог когда-нибудь сказать такие же слова обо мне, только он никогда их не произнесет».

Между тем Рузвельт разжал наконец объятия и, отстранившись, но держа сына обеими руками за плечи, улыбнулся и с легким прищуром сказал:

— Будь я проклят, если не произвел на свет настоящего чемпиона. Расскажешь все сегодня за обедом. Но прежде… мой нос подсказывает, что тебе надобно принять ванну. Ступай и приведи себя в порядок. — Он взглянул на Леона: — Мистер Кортни, я буду рад, если и вы почтете нас своим присутствием. Скажем, в половине восьмого?

Пока Леон скоблил бритвой заросшие густой темной щетиной подбородок и щеки, Ишмаэль до краев наполнил горячей, пахнущей дымом водой оцинкованную ванну. А когда порозовевший хозяин вышел из нее, его ожидало большое, нагретое у костра полотенце. На кровати лежала чистая отутюженная одежда, а под ней стояли начищенные до блеска сапоги.

Спустя некоторое время причесанный и напомаженный Леон направился к большой, похожей на цирковой шатер палатке-столовой. Опасаясь опоздать на обед к президенту, он вышел на полчаса раньше. У палатки Перси Филипса его окликнул знакомый голос:

— Леон, зайди на минутку.

Он откинул полог и, пригнувшись, вошел. Перси, сидевший со стаканом в руке, указал ему на свободный стул.

— Присаживайся. Стол у президента сухой, крепче клюквенного сиропа там ничего не предложат. — Он недовольно поморщился и указал на стоявшую на столике бутылку. — Подкрепись заранее.

Леон плеснул в стакан виски — ровно на два пальца — и добавил речной воды, которую сначала вскипятили, а потом охладили. Пригубил.

— Эликсир! К этой штуке можно пристраститься.

— Не беспокойся — ты себе такое позволить не можешь. По крайней мере пока. — Перси протянул стакан. — Добавь-ка и мне тоже. — Леон добавил. — Ну, твое здоровье!

— Вперед, стрелки! — ответил Леон.

Выпили с удовольствием, наслаждаясь восхитительным вкусом виски.

— Между прочим, — сказал Перси, — я уже поздравил тебя с последним успехом?

— Не припоминаю, сэр.

— Черт возьми, а я был уверен, что поздравил. Старею, должно быть. — В его глазах запрыгали озорные искорки. Глаза у Перси были ясные и пронзительно-голубые, как горные озерца на морщинистом, прокаленном солнцем лице. — Ладно, тогда слушай хорошенько. Скажу только раз, больше повторять не стану. Сегодня ты отличился. Как говорится, заслужил шпоры. И я чертовски тобой горжусь.

— Спасибо, сэр, — с чувством поблагодарил Леон.

Поздравление старого охотника тронуло его сильнее, чем можно было ожидать.

— На будущее — просто Перси.

— Спасибо, сэр.

— Перси.

— Спасибо, Перси.

Выпили еще. Помолчали. Потом Перси продолжил:

— В следующем месяце — ты, наверное, знаешь — мне стукнет шестьдесят пять.

— Никогда бы не подумал.