Ассегай

Лейтенант нагнулся и взвалил Маниоро на спину. Согнутая в колене нога повисла, и масаи крякнул от боли, но тут же взял себя в руки и не проронил больше ни звука. Леон поправил ремни и выпрямился. Маниоро сидел высоко, с торчащими вперед ногами — как обезьянка на шесте. Леон подхватил ноги снизу, словно ручки тачки, и зашагал к подножию эскарпа. Плантация кончилась, и скрывавшая их доселе завеса дыма расползлась на бледно-серые полоски, однако солнце опустилось, повиснув, словно огненный шар над вершиной склона, и тьма постепенно сгущалась.

— Четверть часа, — прошептал Леон. — Всего четверть часа. Больше нам и не надо.

Они уже достигли растянувшегося вдоль подножия стены буша, достаточно высокого, чтобы служить прикрытием для двух беглецов. Помогали и особенности рельефа, неразличимые издалека складки местности. Леон находил их, руководствуясь чутьем охотника и солдата. Оптимизма прибавилось, когда солнце соскользнуло за край эскарпа, и тьма накрыла их уютным пологом, скрывая от преследователей. От погони они, похоже, оторвались, но Леон понимал, что радоваться еще рано. В лощине лейтенант опустился на колени и осторожно, чтобы не потревожить Маниоро, перекатился на бок. Некоторое время лежали молча, не шевелясь, потом Леон медленно, с трудом распрямляя спину, сел и расстегнул ремни, чтобы сержант мог вытянуть ноги. Вытащив из фляжки пробку, он сначала передал ее Маниоро, потом напился сам и лишь затем растянулся на траве. Боль раскатилась по телу — спина и ноги требовали отдыха, умоляли о передышке.

— Это только начало, — буркнул Леон себе под нос. — Вот к завтрашнему утру станет по-настоящему хорошо.

Он закрыл глаза, но через минуту зашевелился — свело икроножную мышцу, — сел и принялся растирать ногу.

Лежавший рядом Маниоро дотронулся до его руки.

— Я благодарю тебя, бвана. Ты силен и крепок, но ты и не глупец, а умереть здесь обоим было бы глупостью. Дай мне револьвер и иди дальше один. Я останусь здесь и задержу нанди, если они попытаются преследовать тебя.

— Хватит ныть! — сердито оборвал его Леон. — Ты не баба! Еще и не начинали, а ты уже готов сдаться. Забирайся-ка поскорее мне на спину и пойдем дальше, пока я не плюнул на тебя.

Он понимал, что излишне суров к сержанту, не заслужившему таких упреков, но ему было страшно и больно.

На сей раз Маниоро устраивался дольше. Первая сотня шагов далась Леону тяжело, казалось, ноги вот-вот не выдержат и подломятся. Постепенно злость на Маниоро обратилась злостью на себя самого. Надо еще посмотреть, кто тут баба. Уж не ты ли, Кортни? Усилием воли лейтенант изгонял боль и усталость из гудящих от напряжения мышц, чувствуя, как ноги снова наливаются крепостью и силой. «Не спеши, по шажку, — приговаривал он про себя, отрывая ногу от земли и перенося ее вперед. — Вот так. Молодец. Теперь еще шажок. И еще».

Он знал, что если остановится передохнуть, то больше не сможет заставить себя тронуться с места, а потому шел и шел, пока не увидел месяц над восточным краем Рифтовой долины. Теперь лейтенант шел, наблюдая за луной, и ее продвижение по небу стало для него мерой времени, как удары колокола. Маниоро притих и не шевелился, но Леон знал, что он жив, потому что чувствовал горячечный жар прижавшегося к потной спине тела.

Достигнув зенита, луна поползла вниз, к высокой черной стене справа от него, и под деревьями зашевелились странные, пугающие тени. В какой-то момент вдруг привиделся вставший из травы лев с длинной черной гривой. Рука дернулась к револьверу, но прежде чем лейтенант успел взять зверя на мушку, тот исчез, перевоплотившись в термитник. Леон смущенно рассмеялся.

— Ну ты и дурак! Не хватало только увидеть эльфов и гоблинов!

Дальше он шел, сжимая в руке револьвер, а воображение продолжало выкидывать фокусы — фантомы появлялись и исчезали. Потом луна как будто остановилась, повиснув на середине неба, и силы оставили его совсем, вытекли, как вытекает между пальцев вода. Леон пошатнулся, едва не упал и только громадным усилием воли заставил себя удержаться и не потерять равновесия. С минуту он стоял, широко расставив ноги и опустив голову, понимая, что не в состоянии сделать больше ни шагу. Все. Кончено.

На спине зашевелился Маниоро. И не просто зашевелился — масаи вдруг запел. Поначалу Леон не понял слов — голос Маниоро был всего лишь прерывистым дыханием, легким, как колышущий траву утренний ветерок, — а потом в отупевшем от усталости мозгу зазвучало эхо Песни Львов. Леон плохо знал язык маа, на котором говорили масаи, и тому немногому, что знал, был обязан Маниоро. Язык был сложный, с множеством нюансов, не похожий на другие, но сержант оказался терпеливым учителем, а Леон способным учеником.

Песне Львов юных воинов-масаи учили перед обрядом инициации. Церемония сопровождалась танцем, во время которого юноши совершали странные прыжки, взмывая в воздух высоко и как будто без малейших усилий, отрываясь от земли, словно стайка птиц, и их красные, напоминающие тогу одежды, шука, трепетали, словно крылья.