Ассирийская рукопись

— Ну, товарищи... — загорелся Сергей, как бойцовый петух, — вы... думайте, что говорите! Прежде всего, литература в моем отделе — и я отвечаю. А теперь по существу. Мы обязаны отразить в музее нашу эпоху? Обязаны! А если так, если вы собираетесь представлять революцию, так дайте и путь, которым она пришла! И всех этих Колчаков и Деникиных, через которых она перешагнула — тоже представьте. А сегодняшний день без вчерашнего — будет непонятен. Это — истина! Что же касается уничтожения, то такую штуку можно предложить, либо свихнувшись, либо по-заячьи струсив.

В наступившем молчании я увидел, что нас было четверо. Четвертой стояла вошедшая Инна, — закусила губу и смотрела на кончик ботинка.

Жабрин встал и, бледно усмехаясь, пошел к двери...

— Зачем ты облаял его, Сережа? — смеясь укорила Инна.

— Да чорт возьми! — возмущался Сергей. — Что за дикие подходы такие к вещам? Самое естественное и обычное в нашем деле становится осложненным такими «высшими» соображениями, что их мне и не понять! Либо я дурак круглый, либо вы дураки!

— Мы дураки, Сережечка, — успокоил я, — а ты все-таки книжки-то собери и запиши в каталог. Формально.

* * *

— Экий разиня, Сережка... Вечно что-нибудь потеряет...

— Что вы, Инночка, ищете?

— Помогите, Морозка... Там Букин в истерику впал. Ему, видите-ли, в кладовую понадобилось, а ключ, как нарочно, исчез. Давайте вместе пошарим...

Это была история довольно обычная. Сережа в пылу работы всегда закладывал связку ключей куда-нибудь в шкаф или на подоконник и потом в раздражающих поисках метался по всему музею.

Осмотрели мы канцелярию — ничего не нашли. Спустились сверху Букин и унылый Сережа.

— Может быть, Жабрин взял? — спросил я его.

— Он ушел по делам уж с час... да и зачем ему ключи?

Обрадовал татарченок. Он нашел. Ключи оказались рассыпанными по ступеням лестницы, уходившей в верхний этаж. Проволочка, на которой они были скреплены, видимо, разогнулась.

— Да... — бормотал Сергей, опять омрачась, — тут все... кроме нужного. От кладовых все-таки нет...

И сколько мы не искали, ключ, как в воду канул.

— Нечего делать, — придется новый заказывать, — решил Букин. — Пойдемте портреты перевешивать...

Инна тянет меня за рукав и смотрит грустным, тоскливым взглядом.

— Мороз, я чего-то боюсь...

* * *

Жабрин дело знает. В этом я несомненно убеждаюсь, приглядываясь к его работе. Он знает стиль, эпоху и цену. Но вкуса у него, по моему, нет. Или вернее есть, но не свой, а какой-то общепринятый.

Сейчас уже вечер. Инна и Букин ушли, а мы втроем — оканчиваем занятия. Электричество горит ярко — оно одно сохранило неизменным свой блеск в этот тяжелый год. В канцелярии очень холодно, мы работаем в полушубках.

Для себя необычно я подумываю о том, как приду в свою кочегарку и спать завалюсь. Может быть, это холод тянет меня к постели, или я голодней, чем всегда, на сегодняшний вечер, или заспать мне хочется нудное невеселое настроение, за последние дни загораживающее мне дорогу.

Сергей и Жабрин пересчитывают разобранные за день предметы, а я проверяю по книге.

Жабрин, видимо, помирился с Сережей и теперь разговорчив, как именинник. Уверен он в чем-то, и от этого все ему приятно. Я думаю, что душой он холодный и казенный, точно сделанный на заказ. Но это — по-моему. А так: своя у него, конечно, жизнь и мысли и в своих пределах он плох и хорош. Анекдоты вот у него не выходят. Непосредственности мало.

— Ого! — осматривает он сложенные в порядок экспонаты, — на красноармейский паек наработали! А, ведь, не дадут... Говорят, что в городе на два дня только хлеба осталось...

— Почему? — машинально спрашиваю я.

Жабрин улыбается.

— Фронты, вероятно, все съели. А тут того гляди еще фронтик объявится. На Байкале. Поговаривают о каких-то группировках ближних монгол.

— Бросьте вы эту чепуху, — прерывает Сергей, — ну, что за охота всякие сплетни повторять? И так они на каждом торчке висят! Повеселей что-нибудь расскажите.

Жабрин качает головой.

— Заработались вы очень и нервничаете. Вот вам история о людях, которые побольше нас перегружены. X, например, так тот даже в уборную с телефоном ходит... А уж Y так занят, что, спать ложась, с собой в постель машинистку кладет!

И сам хохочет. Невольно улыбнешься.

— Запишите, пожалуйста, эту штуку, — обращается к Жабрину Сергей.

Жабрин садится писать этикетку, Сережа держит в руках старинный веер, диктует надпись и следит за пером. И случайно я замечаю, как, озадаченный, вдруг Сергей застывает над пишущим, по лицу его бегут полутени мыслей и окаменевают растерянным изумлением. С кривой улыбкой, сам себе не веря, он откладывает веер и достает из кармана сложенную бумагу. Я наблюдаю. Подымает голову и Жабрин.

— Но это же удивительно, — наконец, разводит Сережа руками, — до какой степени ваш почерк, т. Жабрин, похож на это...

Жабрин порывисто вскакивает, почти вырывает у Сережи бумагу. Я узнаю тот список вещей Корицкого, который мне показывал Букин. Жабрин проглядывает листок и отбрасывает его с презрением.

— Вы плохо разбираетесь в начертаниях, — холодно замечает он, — а, чорт, из-за вас этикетку испортил!..