Ассирийское наследство

— Слушай, слушай нас, великий Бел-Энлиль, двуединый Бел-Ашур! Слушай нас, мудрый! Молимся мы тебе и славу поем тебе, но призываем сегодня черную твою дочь, порождение тьмы, львиноголовую Ламашту.

Ей, вечно живой и вечно мертвой, приносим мы сегодня великую жертву!

Жрец снова ударил в гонг, и из-за парчового покрывала, скрывавшего темный угол святилища, появились двое его прислужников — двое высоких людей в белых одеждах и золотых масках с черными провалами глаз.

Или не были эти двое людьми? Страшным, неземным холодом повеяло в святилище при их появлении.

Правда, здесь, в этом тайном подземелье, и без того было холодно и сыро, дымные факелы едва рассеивали мрак, в котором теснились несколько десятков посвященных.

Только жрец с жезлом власти в руке и позолоченный алтарь были ярко освещены, как сцена в театре, и теперь на эту освещенную факелами сцену вышли двое златолицых.

— Прими, прими, львиноголовая, нашу великую жертву! — проговорил жрец нараспев сильным и красивым голосом.

Прислужники подошли с двух сторон к алтарю и одновременно с новым ударом гонга бросили на его сверкающую поверхность три темных круглых предмета, извлеченных из складок белых развевающихся одежд.

Свет факелов стал на мгновение ярче, и в этом свете посвященные разглядели, что прислужники возложили на алтарь три отрубленные человеческие головы.

Вздох ужаса, пробежал по святилищу, но не успел еще стихнуть этот вздох, как новый звук наполнил подземелье: низкий звериный рев, одновременно тоскливый и радостный, завораживающий и леденящий кровь...

Посвященные отшатнулись от алтаря, сбились в плотную кучу, как овцы сбиваются плотнее при приближении хищника. Каждому хотелось почувствовать человеческое тепло соседа, отгородиться этим теплом от ледяного ужаса преисподней...

Едва лишь стих звериный рык, жрец пропел радостно и победно:

— Слава, слава тебе, львиноголовая! Ты приняла нашу жертву, приняла наш дар!

Приди же, приди к нам, оставь ненадолго свое подземное царство! Знаю, диким зверем рыщешь ты по ночам, отгрызаешь головы одиноких путников, лакомишься ими, хищная, как люди лакомятся шербетом и виноградом. Мы — верные твои слуги, мы принесли тебе сегодня жертву и впредь будем неустанно служить! Приди, приди же к нам, львиноголовая Ламашту!

Голос жреца затих, и некоторое время в святилище стояла тишина. Наконец он снова ударил в гонг и заговорил:

— Боги, великие боги, Ану, Энлиль и Эйя, боги земли, неба и подземного мира!

Сегодня к вашему стаду прибилась еще одна овца, еще один новый слуга пришел, чтобы служить вам! Один из древних, верный сын сураев, он хочет предстать сегодня перед вашим лицом!

Златолицые служители жреца подошли к толпе посвященных и вывели из нее за руки смуглого юношу с черными курчавыми волосами. Подойдя к алтарю, юноша, повинуясь знаку жреца, опустился на колени.

— Повторяй за мной, ягненок! — произнес жрец тихо и непривычно мягко, а затем снова возвысил свой голос:

— Я, сураи, ассириец, потомок древних властителей Земли...

— Я, сураи, ассириец... — как эхо, повторил юноша.

— Пришел сегодня, чтобы предстать перед алтарем своих отцов...

— Перед алтарем отцов...;:

— Пришел, чтобы служить вам, великие боги, Ану, Энлиль, Эйя, вам, Бел-Энлиль и Бел-Ашур, и тебе, дочь тьмы, ужас преисподней, львиноголовая Ламашту! Мой народ во славе правил Землей, когда не было даже имен всех других народов, когда только владыка ветра Адад пас свои стада на безлюдных равнинах! Мы, айсоры, сураи, древнее древних, и наше право священно.

Я пришел к алтарю своих предков, чтобы вернуть эту священную власть. Примите меня в свое лоно, великие боги Ассирии!

В подземелье раздался вдруг исполинский вздох, и порыв холодного ветра на мгновение погасил все факелы, все светильники. Но тьма недолго царила в святилище, снова дымные факелы вспыхнули сами собой. Все было как прежде, только на позолоченном алтаре не было человеческих голов.

— Боги приняли жертву! — радостно провозгласил жрец. — Теперь ты — один из нас, сын мой!

С этими словами жрец достал из складок своей одежды короткий золотой нож и провел им по вытянутой вперед руке нового собрата. Капля крови упала на алтарь, и жрец еще раз ударил в гонг.

Когда томительный звон затих, он провозгласил нараспев:

— Посвящение совершилось!

В унылой задумчивости Надежда пила остывший кофе и тяжело вздыхала. О том, чтобы сегодня работать, не могло быть и речи. Голова гудела, как медный котел, казалось, что вместо волос на голове растут змеи и ящерицы, как у Медузы-Горгоны.

Вчера Надежда так разозлилась на зловредную старуху, которая заставила ее тащить какие-то глиняные черепки, что, едва дождавшись открытия метро, опрометью выбежала из квартиры матери, чтобы не устроить скандал. Впрочем, тетя Вася и не заметила, надо думать, ее отсутствия. Сразу же по приезде она удалилась в отведенную ей комнату и начала разбирать свои драгоценные глиняные черепки, бормоча при этом какие-то заклинания.

Уже у двери Надежда выразительно покрутила пальцем у виска и показала глазами в сторону теткиной комнаты. Мать только тяжело вздохнула.